Фонтанка сохраняла характер загородной местности до начала нынешнего столетия; в восьмисотых годах придворные служители стреляли на ней весной и осенью уток и даже еще в тридцатых годах нынешнего столетия предполагалось начать отсюда строить дебаркадер железной дороги¹, как от наиболее близкого конечного пункта столицы.

Император Петр I раздавал землю по Фонтанке под загородные дворы, без всякой платы. Такая раздача земель нашла многих охотников здесь строиться и вскоре первые вельможи того времени разбили по Фонтанке сады и построили свои дачи. Особенно при Екатерине II, Фонтанка стала украшаться богатыми постройками. Набережная и углубление Фонтанки² обязаны более или менее своим существованием генерал-поручику Федору Вилимовичу Бауру, жившему в то время на углу Большой Невы и Фонтанки при Прачечном мосте³, в построенном им каменном доме (дом этот до настоящего времени носит название „Баурского“, в нем живут пансионеры и служащие при министерств императорского двора). Около Баурского дома при Петре I был первый огород в Петербурге, где огородником находился большой знаток этого дела, пленный швед; затем позднее стояли здесь службы герцога Бирона. Народная молва долго приписывала этой местности недобрую славу, люди суеверные видели здесь по ночам тени замученных злым герцогом людей; особенно дурной славой пользовалось место, которое занимает сад училища Правоведения. На месте же, где теперь находится школа Правоведения, встарину был Сытный дворец, где хранились запасы разной живности для царской кухни, а позднее помещалось и Водоходное училище, существовавшее до девяностых годов прошедшего столетия. Граф Милорадович в своей истории Пажеского корпуса рассказывает, что будто здесь стоял прежде дом Неплюева, и в нем помещался в 1796 году Пажеский корпус; но, кажется, это ошибочно: первый Пажеский корпус помещался у Певческого моста (дом, принадлежащий министерству двора).

Где теперь стоит политехнический музей и был некогда Соляной и Винный городок, находилась „Партикулярная верфь учрежденная Петром Великим для того, „дабы при С.-Петербурге и в окрестностях оного, на морских и речных водах, во время бываемых великих ветров и штурмов, мог всякий ездить без страху, к тому же бы оныя суда при сем новом приморском месте были деланы по образцу европейскому. Его величество повелел довольно таких судов наделать и всем знатным господам безденежно раздать; приказал также и знатным команды таковыми судами удовольствовать, дабы на оных судах могли безпрестанно всюду ездить, а для лучшего обучения определил ездить здешним жителям, в воскресные дни на оных судах на Неве для гуляний и нарочной экзерциции во время благопопутного ветра ездить на буерах, а в тихую погоду на шлюпках и верейках собравшимся всем вместе, т. е. целым флотом и т. д.“.

О таких катаниях на Неве извещалось поднятием флагов в шести местах города, при этом делался один выстрел из пушки, после чего все городские яхты и буеры отправлялись к Троицкой площади, где стоял кофейный дом четырех фрегатов. Потом вcе суда начинали лавировать по Неве, следуя за коммиссаром, начальником флотилии, который плыл всегда впереди: его никто не смел обгонять и без воли его никто тоже не смел возвращаться домой. В хорошую погоду эти прогулки были npиятны, но в дурную приходилось немало терпеть от волнения. Иногда флотилия по воле государя отправлялась в Кронштадт, и дорогой вдруг начиналась буря. Пекарский рассказывает, что в 1714 году посланнику узбекского хана привелось испытать от такой бури немало страха. Несчастный азиатец, ни разу не бывавший на море, по неопытности командира шнявы, как-раз попал на бурную погоду и провел три дня в заливе не достигнув Кроншлота. Думая, что пришел его конец, он лег на пол, заставив перед собой муллу на коленях читать книгу пророка Али. Когда цар увидел потом узбекского посланца и бывших с ним иностранных министров и русских сенаторов, то очень подсмеивался над храбрыми моряками, но тем во время опасности совсем было не до смеха.

При Партикулярной верфи „в палатах" была построена в 1721 году, по ходатайству заведывавшего верфью И. С. Потемкина, полотняная церковь во имя св. великомученика Пантелеймона, так как в день празднования этого угодника, 27-го июля, русский флот, созданный Петром, одержал две победы над шведами: одну в 1714 году при Гангеуде и другую в 1720 году при Гренгаме. Год спустя, был построен, уже мазанковый деревянный храм; позднее, в 1734 году, вместо деревянной церкви был воздвигнут по повелению императрицы Анны каменный храм, внешнийй вид которого продолговатый в виде корабля остается до сих пор тот же. Пантелеймоновская церковь до 1784 года была в ведении адмиралтейств-коллегии, но, с упразднением в этом году Партикулярной верфи, перешла в ведомство епархиального начальства.

Нынешнего Пантелеймоповского моста встарину не было: он был построен в начале настоящего века; до этого времени здесь существовал перевоз, воспетый известным пиитой Д. И. Хвостовым в следующих рифмах:

В Петрополь жил двувесельный бот.

Без дальних он забот

Перевозил народ

От Пантелеймона через Фонтанку к саду.

На том месте, где теперь находится Инженерный замок при выходе Мойки из Фонтанки, некогда стоял деревянный дворец на каменном фундаменте; сломан последний был в феврале 1797 года, при постройке Михайловского замка. Еще в пятидесятых годах, многие из старожилов помнили это простое невысокое здание, два флигеля которого упирались в Мойку и составляли площадку, посреди которой бил фонтан. В этот дворец, по вступлении на престол, Екатерина II явилась с войсками из Петергофа и в нем принимала тогда официальные поздравления дипломатического корпуса. К этому дворцу на другой день подгулявший Измайловский полк собрался без ведома начальства и офицеров, требуя, чтоб императрица к нему вышла и уверила их „персонально", что она здорова, а не увезена хитростями прусского короля, как они слышали. Не смотря на все уверения дежурных придворных: Шувалова, Орлова, Разумовского и других, солдаты не верили и непременно желали, чтобы государыня явилась к ним. Государыня была принуждена встат, одеться в гвардейский мундир и проводить солдат до их светлиц.

По рассказам современников, в день вступления на престол императрицы, погода стояла жаркая, все кабаки, трактиры, погреба для солдат растворены, пир шел на весь мир, солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие вина и пили все вместе без всякого разбору в кадки и боченки, что у кого случилось.

В Летнем дворце на Фонтанке родился Павел I и там провел свои младенческие годы. По вступлении на престол, Екатерина прожила в нем полторы недели и там получила известие о смерти Петра III. После того, она живала в нем только в первые годы своего царствования.

В числе построек на другой стороне Фонтанки, против Михайловского замка выделялись следующие дома вельмож: графа В. П. Кочубея (дом теперь III Отделения), министра внутренних дел в царствование Александра Благословенного, директором у которого был известный М. М. Сперанский. По словами Державина, этот молодой сановник „был набит конституционным французским и польским духом", они одно время сильно хлопотали о дозволении иезуитами вводить католическую веру и даже насильно склоняли в оную через миссионеров всех магометан и идолопоклонников, живущих в Сибири, в Астраханской и Оренбургской губерниях.

Далее стоял дом г-жи Пашковой (теперь дом министерства двора), жены известного богача, винного заводчика и откупщика из дворян; в этом доме некогда жил известный мистик, министр духовных дел, князь Александр Николаевич Голицын. В аскетическом жилище князя, рядом с его домашней церковью, в сырых и темных двух чуланчиках была устроена молельня. Вот как описывает эту молельню Ю. Н. Бартенев⁴: „Окно этих уединенных каморок прилегало к соседнему дому и было наглухо закладено; из них можно было явственно слушать все, что происходило в церкви. Комнатки эти очень тесны и в первой из оных служащей преддверием к другой, повешено на голых и сырых стенах несколько икон, подаренных разными лицами князю. Перед некоторыми теплятся скромные и небогатые лампады. Около сырых стен комнатки обведены узкие лавки; к стороне стоит низенький деревянный студень, напоминающий нам, как некогда православные отшельники наши, сидя на таковом, творили Хисусову молитву. Направо от входа в другую комнату, в которой нет дверей, висела простая икона, без оклада, Спаса Нерукотворенного. Обе комнаты разделялись входом и, взойдя в них, смотря на лампады, никак вдруг не можешь различить окружающих предметов. В середине второй комнатки стояло подобие гроба. Оно приставлено к подножию огромного деревянного креста, на гробе положена плащаница, на плащанице укладены различных видов кресты, подаренные в разное время и от разных людей князю. В комнате нет лампады, но перед гробом вместо люстры сделано из пунцового стекла изображение человеческого сердца и в этом сердце теплится неугасимый огонь. Комнатка эта, освещенная красным унылым пламенем, сильно поражала чувство и воображение: сгорающее сердце кажется кровавым и раскаленным. По утрам уходил князь в эту уединенную сень свою. В этом же сыром и темном чулане маливался вместе с князем и император Александр I“.

Рядом с этим домом был дом неаполитанского посланника дюка Серра Каприоли, женатого на дочери князя Вяземского, другая дочь которого была за бароном Розенкранцем, датским посланником, сперва в Петербурге, а потом в Неаполе. Внутри этого барского дома был превосходный сад с фонтаном; позднее дом принадлежал купцу Громову, затем им владела княгиня Голицына, а теперь он принадлежит г-же Вонлярлярской.

Дом, бывший Безобразова, принадлежала, купчихе Голашаевской, которая была закоренелой раскольницей: у нее в доме скрывались беглые попы. Здесь также долгое время помещалась масонская ложа, которую, по преданию, посещал император Александр I⁵. Рядом с этим домом стоит дом наследников В. И. Струбинского, наружность свою он сохраняет с первых дней постройки; выстроен же он был вместе с Михайловским замком, строителем его был купец Межуев, подрядчик по постройке дворца. Далее встарину шли дома купца Садофьева и тайного советника Ходнева.

В этой местности, невдалеке от Фонтанки, на углу Моховой или попрежнему Хамовой улицы, была построена, по повелению Петра I, в 1712 году, деревянная церковь во имя Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, в честь тезоименитства старшей его дочери цесаревны Анны Петровны; церковь была построена тщанием и попечением государя цесаревича Алексея Петровича. Место, где стояла первоначальная Симеоповская церковь, было к востоку в 11 саж. от алтаря ныне существующей церкви⁶. Церковь не отличалась прочностью постройки и в 1731 году была заложена новая, существующая до сих пор. Храм был воздвигнут по повелению императрицы Анны Иоановны, тезоименитство которой праздновалось в день этих святых; через три года по закладке церковь была освящена. Императрица причислила новый храм к придворным, и в высокоторжественные дни здесь собиралось все духовенство до постройки Казанского собора.

В 1737 году, в церковь были привезены для постановки на колокольне часы с курантами, снятые с церкви Воскресения Христова, что на Васильевском острове, и для играния курантов было вылито мастером Петром Леклером 25 колоколов по данным моделям от колокольного мастера Ферстера; часы эти впоследствии куда-то исчезли, и в воспоминание их остался один разбитый колокол около 10 пудов весом, с английскими надписями 1685 года; этот колокол тоже неизвестно где теперь находится.

По смерти императрицы Анны Иоановны в церковь был перенесен и поставлен над главным престолом балдахин, шитый по малиновому бархату золотом с бахромой и кистями золотыми, служивший при погребении царицы. В память рождения императора Павла, устроен был в середине придел во имя св. великомученика Евстафия Плакиды. В 1797 году, император Павел I присвоил этой церкви орден св. Анны и велел поставить над главным входом в нее с западной стороны деревянный знак этого ордена; при переделке церкви в 1885 году его закрасили.

В приходе Симеона находился в старину на Хамовой улице (Моховой) зверовой двор, который занимал значительное пространство земли, обнесенное вокруг деревянным забором вышиной до четырех футов; стороной, где были ворота, он примыкал к каналу, через который был мост; на дворе было несколько помещений для разных зверей. В покоях помещались следующие звери: в одном, в особых светлицах, две львицы, из которых одна перевезена была в Петербург еще до 1737 года, а другая, с маленькой собачкой, доставлена из Англии в 1739 году (в корм этим львицам ежедневно отпускалось по 24 фун. говядины), и еще два бабра (леопарда), один старый и годовая самка, доставленные в Петербург с прибывшим в 1740 году посольством из Хивы; за ними ходили хивинец Шафий Гадаев. Кроме этих зверей, здесь содержались чернобурые лисицы, сидели в остроге белые медведи, в амбаре черные и в клетках три мартышки, на корм которых отпускалось 30 яблок и 5 кружек молока; на птичьем дворе содержался орел. Заем невдалеке от зверового двора был еще Ауроксов двор, где стояли дикие быки; последние в числе восьми были присланы императрице от прусского короля.

На другом берегу Фонтанки стояли оранжереи, к которым примыкал Слоновый двор; от него шли по берегу лаковые мастерские и двор спичечного и столярного дел мастера фон-Болеса. Старый деревянный Симеоновский мост стоял ниже нынешнего и прямо шел от площадки Слонового двора, где теперь дом Клушина и на другой стороне начинается дом графа Шереметева. Последний дом надо считать одними из первых на Фонтанке; год постройки его неизвестен, имеются только сведения, что церковь в нем устроена в 1733 году. Эта церковь, по богатству церковной утвари и собранию святых образов в драгоценных окладах, считается первой из домашних церквей в столице; дом Шереметева в двадцатых годах нынешнего столетия был перестроен известными русскими зодчими Воронихиными; существующая перед домом решетка сделана гораздо позднее, по рисунку архитектора Корсини.

Рядом с домом графа Шереметева, в 1711 году, был заложен дворец Петром для великой княжны Анны Петровны, называвшейся Итальянским. Но в нем никто не жил, за исключением придворных служителей, которые были переведены из Летнего сада в 1743 году. В 1796 году, здание дворца поступило под военный сиротский дом и, спустя три года после перестройки, под Екатерининский институт. Сады дворца занимали большое пространство и выходили до Лиговки; в конце сада был устроен огород, который носил название дворцового. Позднее часть сада пошла на постройку Мариинской больницы, — последняя открыта в 1803 году, в ознаменование совершившегося столетия города Петербурга. Две Итальянские улицы получили свое название от этого дворца. На другом берегу, напротив дворца, место называлось „Караванная набережная"; угловой дом, выходивший тогда на Фонтанку и на Караванную улицу, принадлежал в начале нынешнего столетия обер-егермейстеру Дмитрию Львовичу Нарышкину; дом этот славился по величине своих комнат и по картинной галерее. Здесь 29-го апреля 1834 года, в день совершеннолетия наследника престола Александра Николаевича, петербургское дворянство дало великолепный праздник. Огромных комнат этого дома для бала оказалось недостаточно, потребовалось вновь построить большую столовую залу в соседнем доме, которая и заняла все пространство правильного четвероугольного двора, длиной в 14, шириной в 8 сажень. Переделка дома была поручена архитектору А. П. Брюлову. Зала была устроена в виде большого шатра, два огромных венца посреди ее уставлены были свечами, от них шли огненные гирлянды к гигантским пальмам. Стол для августейшего семейства был накрыт на возвышенной эстраде и убран цветами; над эстрадой была большая картина, изображающая Кремлевекий дворец, в котором родился цесаревич; нанротив, на парапете хор, вид Петербурга с монументом Петра, а по сторонам гербы Петербургской губернии. Во время стола пели придворные пeвчиe и играл оркестр. Всех в зале ужинало за 5 столами 521 человек и в других комнатах 600 человек. При входе в зал была устроена из редких растении беседка, вокруг стоявшей здесь софы была с обеих сторон и сверху решетка, по которой извивались свежие виноградные лозы; зрелые гроздья винограда висели сверху. В десятом часу, с прибытием императора и высочайшей семьи, открылся праздник, который и длился до утра. Гости разъехались только утром. Пригласительных билетов было разослано более 1500. Не одно дворянство принимало участие в этом празднестве: несметная толпа народа кипела вокруг дома, посреди улиц тянулись безпрерывным рядом экипажи зрителей. На противоположном берегу Фонтанки горела великолепная иллюминация, представлявшая вензеля императора и наследника, окруженные гербами уездов С.-Петербургской губернии. Но Фонтанке разъезжали иллюминованные разноцветными фонарями шлюпки, в которых Жуковские песенники оглашали воздух песнями.

Аничков мост, или Аничкин, как его и теперь еще называют, был построен в 1715 году; название он получил от примыкавшей к нему Аничковской слободы, построенной подполковником М. О. Аничковым; позднее, в 1726 году, Аничков мост был подъемный, и здесь при въезде к нему стоял караульный дом для осмотра паспортов у лиц, въезжавших в столицу. В 1720 году, такие заставы стояли в конце каждой улицы, их закрывали ежедневно вечером в одиннадцатом часу, а поднимали утром после пробития утренней зори. Ночью через заставы, или шлагбаумы, пропускались все команды, вельможи, священники, лекаря, повивальные бабки и посланные по делам службы, но только все должны были иметь зажженные фонари. Тогда было подтверждено: „Когда шлагбаумы ночью опустятся, в такие часы знатных персон и при них служителей пропускать с фонарями без задержания, а без фонарей не пропускать, а из подлых в такие неуказнные часы, разве кто за крайней нуждой пойдет один с фонарем, спроса у него, по указу пропускать же, а ежели два или три человека и более из подлых, хотя и с фонарем пойдут, тех брать под караул“. Голландец фон-Гавен приводит следующий рассказ по этому случаю. Однажды шел по улице генерал и перед ним слуга его с фонарем. Сторожа окружили генерала и задержали его, а слугу пропустили без затруднения, так как у него был фонарь. Позднее при Екатерине II уже о npиexaвших и выехавших из города не спрашивали, часовые никого из проезжающих через заставу не останавливали и ни о чем их не допрашивали, шлагбаумов тогда не было, выезд за долги из столицы, не был запрещен, каждый получал от губернатора подорожную во всякое время и без всякой платы и выезжал из города когда хотел. Но, по старой привычке, многие лица считали обязанностью говорить о своем проезде, имена их вносили в реестр, который обер-полицеймейстер на другой день и докладывал императрице. При императоре Павле I еще до заставы в городе каждого проезжающего останавливали раз пять пикеты и подвергали подробным расспросам. На городской заставе ехавшего опять подвергали длинному и томительному допросу. Выехать за черту города тоже без подорожной нельзя было. Проезд через заставу при императоре Александре I былъ делом тоже государственной важности, и все проезжающие должны были записываться. Иногда это записывание вызывало немало комических сцен. Так, напр., несколько проказников сговорились, проезжая через петербургские заставы, записываться там самыми смешными и хитрыми именами и фамилиями: это обратило внимание начальства. Приказано было задержать первого, кто подаст повод к подозрению. Несколько дней спустя после такого распоряжения, проезжает через заставу государственный контролер Балтазар Балтазарович Кампенгаузен и заявляет свое звaниe, имя и фамилию. Караульному офицеру это имя показывается странным, он грубо говорит ему: „Знаем мы вашу братию шутников, извольте-ка здесь посидеть, а потом мы отправим вас к коменданту для спроса, существует ли такой шут гороховый!“

В царствование Екатерины II, Аничков мост был уже каменный, в два свода, из дикого тесаного камня, между сводами был подъемный мост с четырьмя каменными башнями, в три сажени вышины, на мосту находились четыре колонны с восемью фонарями на железных рукавах; начали его строить в 1783 году и окончили в 1787 году. Строителем его, как и других семи каменных мостов, в одно время с ним выстроенных, был генерал Модерах, который позднее был пермским губернатором. В нынешнем виде Аничков мост возведен в 1841 году и украшен колоссальными бронзовыми группами, вылепленными и отлитыми бароном Клодтом. Открытие Аничкова моста был в день восшествия императора Николая на престол.

Где теперь стоят дома Зиновьева и угловой дом к Графскому переулку и затем примыкавшие к углу Троицкого переулка большие новые дома, — здесь стояла загородная дача духовника Елизаветы, О. Я. Дубянского¹⁵, бывшего при дворце в большой силе; придворные считали его недалеким простачком, которого никто не боялся, но на самом деле это был ловкий и умный царедворец; по его представлениям совершались все перемены в составе духовенства, а также объявлялись разные распоряжения по церковному ведомству. По преданию, Дубянский жил очень открыто на своей даче; в записках Марковича встречаются следующие заметки: „Бывали у отца духовного Дубянского... бокалов по десяти венгерского выпили и подпиахом“. В доме Дубянского была церковь во имя Преображения Господня.

По смерти Дубянского, загородный дом поступил во владение его племянников, и в сороковых годах здесь жили его наследники. Вероятно, петербургские старожилы помнят одного из потомков духовника Елизаветы, камергера Дубянского, низенького бодрого старичка, в легком пальто и всегда со шляпой в руках, не смотря ни на какой мороз; его коротко обстриженные волосы были буквально залиты маслом или помадой. Позади Дубянского всегда следовала низенькая модная карета. Жил он в своем доме, в Графском переулке, который так назван от дома графа Головина; по другим сведениям, он получил название от дома графа Ротари, к дому которого он вел с Фонтанки. Граф Ротари, известный богач-художник, ученик Балестры и Тревизани, был вызван Екатериной II на должность придворного живописца; он написал в Петербурге множество портретов, исторических картин и более трех сот девичьих головок, служащих теперь украшением одной из зал Большого дворца в Петергофе. Ротари умер в Петербурге.

На месте дома на углу Графского и Фонтанки, где теперь помещаются квартиры духовенства Аничковского дворца, в старину стоял загородный дом Алексея Деденева, женатого на дочери В. И. Разумовского. Про этого Деденева говорит Гельбиг¹⁶, что он был человек, весьма странный и в обществе неуживчив, у него был сын, камергер, умерший в Дрездене в 1793 году; от сына последнего, камер-юнкера, великий князь Николай Павлович, в 1818 году, и купил деревянный дом со всеми строениями и землей.

За домом Куракина стоял загородный двор царицы Прасковьи Федоровны, вдовы царя Ивана Алексеевича, брата Петра Алексеевича, и матери императрицы Анны Иоановны. Жила ли здесь царица, неизвестно; по приезде в Петербург, ей был отведен с дочерью дом на Петербургской стороне, недалеко от крепости, вверх по Неве, близ Петровского домика. Жизнь этой царицы в Петербурге была непривлекательна, в Москве она жила в Измайлове гораздо лучше, полной помещицей: там у ней все было, что нужно для самого обширного хозяйства¹⁹. Про двор своей невестки нмператор Петр говаривал: „госпиталь уродов, ханжей и пустосвятов“. По словам Татищева, в низеньких покоях ее обширного дома в толпе челядинцев не только были терпимы ханжи, пустосвяты и всякие уроды физические и нравственные, но некоторых из них почитали чуть-чуть не за святых; были здесь и гадальщики, и пророки; в последнем звании состоял один отставной полупомешанный „подъячий" Тимофей Архипыч; некогда он занимался иконописанием, но потом бросил, стал юродствовать миpy. „Меня, — рассказывает Татищев; — Тимофей Архипыч не любил за то, что я не был суеверен и руки его не целовал. Однажды перед отъездом в Сибирь я приехал проститься с царицей; она, жалуя меня, спросила этого шалуна: „скоро ли я возвращусь?" Он ответил на это: „руды много накопаешь, да и самого закопают". Пророчество, однако, не исполнилось. Царица верила каждому слову Тимофея Архипыча и считала себя счастливой, что такой человек удостоился жить в ее доме: он прожил у нее 28 лет; говорят, что он предрек царевне Анне Иоановне ее дальнейшую судьбу".

Впоследствие загородное место царицы императрица Елизавета подарила своему первому лейб-медику Лестоку, для которого здесь построил загородный дворец архитектор Растрелли; три года тому назад дом Лестока еще былъ цел, он стоял на углу Лештукова переулка, в глубине крайнего двора от Фонтанки, напротив дома известного фабриканта В. Г. Жукова. В настоящее время он переделан.

Граф Герман Лесток, по происхождении француз, имел на Елизавету сильное влияние в начале ее царствования. Лесток приехал в Poccию в 1713 году, определен доктором Екатерины, и в 1718 году сослан Петром в Казань, как уверяет Штелин в своих анекдотах. Со вступлением на престолъ Екатерины Г. Лесток был возвращен из ссылки и определен врачем к цесаревне Елизавете; здесь он умел понравиться ей своим веселым характером, французской любезностью. При дворе принцессы Лесток ловко повел интригу в пользу своей повелительницы и представил ей план овладеть престолом. В начале Елизавета не решалась отважиться на такой шаг, но позднее, спустя одиннадцать лет, во время младенчества императора Иoaннa Антоновича, она согласилась на его план. По его совету, царевна обратилась к содействию французского посланника, маркиза де-ла-Шетарди, последний передал Лестоку до 130000 дукатов для этого дела. Все переговоры были ведены очень хитро: если нужно было переписываться, то заговорщики клали записочки в табакерки и таким образом вели корреспонденцию. Но как ни были ловки заговорщики, тайные сношения были открыты. Елизавета имела горячий разговор с регентшей и, возвратясь домой, объятая страхом, умоляла Лестока бросить все затеи. Елизавета, каконец, решилась и в ночь с 24-го на 25-е ноября 1741 года взошла на престолъ своего отца. Услуги Лестока были вскоре забыты императрицей; последний это предвидел, и не раз намекал, об этом Елизавете, но государыня уверяла его в своей неизменной благодарности. В первые дни своего царствования она наградила его по-царски: помимо большого жалованья, он получал за каждый раз, когда пускал кров императрице, по 2000 рублей. Елизавета пожаловала ему свой портрет, украшенный бриллиантами. Но вскоре своим беззаботным поведением, кутежами и в особенности преданностью наследнику Петру III он возбудил в императрице подозрительность. Этими ничтожными обстоятельствами и воспользовались его враги: граф Апраксин, и Бестужев-Рюмин, которые донесли, что он находится в тайной связи с враждебным императрице прусским двором и затем хочет возвести на престол Петра III. Как ни были нелепы эти обвинения, но Елизавета поверила им; над Лестоком был учрежден суд. Ведение этого суда возмущало всякого беспристрастного человека; только для веселого Лестока оно было новым источником забавы, но скоро веселость покинула его; для обвинения нужно было собственное сознание, чего никак нельзя было добиться от графа. Варварская пытка подействовала, несколько ударов кнутом вынудили его сознаться в несовершенных преступлениях. Но, несмотря и на это, враги ни в чем не могли изобличить его, они начали тянуть процесс, члены которого, по существовавшему тогда закону, содержались на счет виновного Лестока; превосходный дом его на Царицыном лугу (теперь дом Игнатьева) взял себе граф Апраксин, капитал тоже был отобран, дело тянулось долго. Только в 1756 году он был осужден к ссылке сначала в Углич, потом в Устюг. При вступлении Петра III на престолъ, Лесток был возвращен государем. Когда его возвратили, то жена Лестока, принося благодарность Петру III, пророчески сказала императору: „Ваше величество все такой же любезный, человеколюбивый государь, каким и был; ваше великодушное сердце прощает своим врагам, но, поверьте мне, ваша доброта погубит вас!“ По преданию, Петр III позволил Лестоку отыскивать разграбленные у него вещи, и последний смущал придворных своим появлением в их гостиных. Лесток был талантливый человек, он обладал проницательным умом, глубоким знанием людей и добрым сердцем; он владел неунывавшею веселостью, был вечно жив, резв и остер и до последних дней жизни беззаботен и крайне невоздержен на язык: этим недостатком он вредил скорее себе, чем другим. Лесток умер в 1767 году, по одним сказаниям от каменной болезни, по другим он был заеден насекомыми вследствие своей невероятной нечистоплотности под старость.

Известный, по уличному прозванию, на Фонтанке, у Семеновского моста, „Глебов дом“, где помещаются теперь казармы, получил свое прозвище от своего прежнего владельца, генерал-прокурора А. И. Глебова, происходившего родом из духовного звания, возвышением же своим обязанного графу П. И. Шувалову, в руках которого, по выражению императрицы Екатерины II, „он находился и напоился его дурными принципами, хотя и не весьма полезными для общества, но достаточно прибыльными для их самих". Глебов владел миллионами, начало которых положил в Сибири, где был откупщиком и винозаводчиком в Иркутской губернии. Впоследствии Глебову за взятки и разные беззакония было воспрещено жить в обеих столицах. В это время он выстроил себе дом на Ходынке, близ Москвы, где и умер. Глебов еще при жизни своей продал дом своему однофамильцу, богатому ярославскому купцу, который в доме устроил большую суконную фабрику.

В царствование императора Павла, в Глебовом доме стояли два эскадрона Кавалергардского полка; потом при Александре I были казармы Московского и Литовского полков; по возвращении первого из заграничного похода в 1814 году в казармах была отстроена церковь (освящена 27-го апреля 1815 года) во имя св. Архистратига Михаила. Когда здесь стоял Литовский полк, то в церкви хранилась тамбур-мажорская трость, отбитая у верховного визиря во время войны с Турцией в 1829 году. Трость эта была пожалована императором Николаем в память победы, одержанной над турками. С переводом в эти казармы фельдьегерского корпуса, здесь снова был освящен храм в память Сретения Господня.

За Глебовым домом жил в царствование Анны Иоановны прославившийся своими мрачными деяниями в тайной канцелярии во время Бироновщины, шестидесятилетний старик граф А. И. Ушаков.

Андрей Ив. Ушаков, сын бедного дворянина Новгородской губернии, осиротев в ранней молодости, до тридцатилетнего возраста жил в деревне с четырьмя братьями, владел обще с ними всего одним крестьянином Анохою (Онуфрий) и одним же холстяным балахоном с парой лаптей-семиричков, ходил с девками по грибы и, отличаясь большой телесной силой, перенашивал деревенских красавиц через грязь и лужи, за что и слыл детиной. В 1700 году, Ушаков в числе прочих недорослей явился на царский смотр в Новгороде; записанный государем в Преображенский полк, он скоро обратил внимание Петра и через семь лет был уже капитаном. Императрица Екатерина I произвела его в генерал-поручики. Императрица Анна пожаловала его сенатором и генерал-аншефом. Императрица Елизавета пожаловала его графом и первым из трех своих генерал-адьютантов. Ушаков был смел, честен, некорыстолюбив, отличался очаровательным обхождением и даром выведывать чужие мысли, но его обвиняют и в пристрастных действиях по тайной канцелярии, и в жестокости, с какой он производил ужастные истязания. Одно имя его заставляло трепетать каждаго.

Где теперь Казачий переулок, там при Екатерине II размещаемы были приходившие в столицу казаки; место это носило в то время название „Казачьего подворья".

На набережной Фонтанки, между мостом и каналом, проведенным из Фонтанки в Обводный в 1803 году Герардом, основана в 1784 году, по плану лейб-хирурга Кельхена, по образцу венской лечебницы, одна из обшинейших столичных больниц — Обуховская. Как название больницы, так и мостъ этой местности получили свое прозвание от строителя-подрядчика Обухова. Место, где стоитъ теперь Обуховская больница, некогда было загородной дачей Нарышкина.

Этот Нарышкин отличался преданностью старинным московским обычаям. После смерти Петра Великого, он числился при Екатерине I своим прежним московским чином „ближннго стольника". Вся эта местность, которая теперь занимает угол от Обуховской больницы и вплоть до Загородного проспекта, где теперь дома Технологического института: при Петре и Екатерине I принадлежала обер-шталмейстеру Петра, С. А. Алабердееву, известному своими знаниями и близкими отношениями к царю. Алабардеев начал службу во флоте. Петр возложил на него, вместе с Любрасом, поручение отыскать и наследовать новое водное сообщение между Волгой и Ладожским озером; поручение это Алабердеев исполнил скоро и искусно. Затем при Анне Иоановне здесь стоял загородный дом известного своими несчастьями кабинет-министра Артемия Петровича Волынского. В 1740 году этот дом считался отписанным от Волынского под псовую охоту и в ^-нем жили шесть пикеров²⁰, прибывшие в этом же году в Петербург с собаками, купленными в Англии и Франции для придворных охот. Вот подробная опись дома Волынского, которая была представлена в канцелярию егермейстерских дел полковником фон-Трескоу. Приводим ее дословно, так как она дает понятие о загородных домах вельмож того времени: „Опись загородному двору, что на Фонтанке, Артемия Волынского. А в нем покоев три горницы и одна каморка детиных. Из оных в одной горнице обито камкой красной; в двух горницах печи синие кафленые, а в третьей белая; обиты полотном и выбелены. Подле тех трех горниц, через сени, светлица, в ней два окошка, окончины стеклянные; печь белая, пол выстлан кирпичем; в той же горнице 22 рамы в окно, без стекол. В его покоях:

1) в одной светлице обиты стены голубой камкой от полу до потолка, в двух углах от окошка до окошка;

2) светлица, в ней печь и камин кафленые синие; и в первой, и во второй двери за стеклом, обиты белым полотном;

3) светличка, против нее другая; в них камин штукатурный, белый; обита полотном;

4) спальня с одним окном столярным; в ней две печи кафленые синие; в ней двери двои со стеклами; обито по панели камкой таусиной, травы красные;

5) светлица подле спальни, обита камкой голубой от полу и до потолка стены все кругом, печь белая;

6) зал, в нем печь кафленая синяя; по панели обито обоями вощанкой цветной;

7) светлица без печи, в ней четыре скамьи;

8) горница, в ней печь кафленая синяя; в ней две скамьи столярные; на другой стороне, в детиных же горницах: в первой обито полотном, стол дубовый с полами, две скамьи столярные и в другой тоже. Каморка без печи, в ней семь стулов oреховых плетеных. Еще светлица через сени; обита полотном, в ней печь белая, скамья столярная. На переднем дворе: повареная изба с сеньми и при ней кухня с очагом и печью, в них восемь окончин со стеклами. Баня с прибанником; в ней печь, в прибаннике камины; через сени столярная изба; а в них, в избе и в бане, семь окончин стекляных. Восемь изб людских. Пять амбаров, два погреба, конюшня, в ней три двери отворчатые на крючьях железных и запоры железные, в ней стоел 28, затем еще три конюшни, в них по 15 стоел, два сарая деревянных. Кругом всего двора огорожено барочными досками“.

О существовании здесь псарного придворного двора имеются следующие довольно подробные сведения. Так, в 1740 году, псовая охота на этом дворе пополнилась собаками, отписанными от Волынского, в числе 57, от Бирона 68 и купленными во Франции и Англии 194; во Франции куплены были для императрицы русским послом, князем Кантемиром, 34 пары бассетов (коротконогих), в том числе несколько ищущих трюфели, за 1100 рублей; в Англии в том же году куплены русским посланником, князем Щербатовым, у министра Вальполя, 63 пары разных пород собак: гончих, биклесов, борзых и хортов. Приобретение этих собак обошлось в 481 фунтов стерлингов 17 шиллин. и 5¹/₂ пенс., по существовавшему тогда курсу — 2234 рубля 77 коп. Позднее, при императоре Павле и даже в первых годах царствования Александра I, здесь происходили травли медведей, на которые съезжалась вся петербургская знать²¹. Это место долго в народе называлось Волынским двором; теперь этот двор занят мастерскими, принадлежащими Технологическому институту, основание которому доложено в 1829 году графом Канкриным. Институт был открыт в конце 1831 года. Недалеко от института, по Обуховскому проспекту, на углу 4-й роты, стоит дом Вольно-экономического Общества, основанного в 1765 году графом Г. Г. Орловым; Общество прежде помещалось на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. В доме, теперь принадлежащем Обществу, при императоре Александре I, происходили заседания масонской ложи св. Михаила.

На пространном участке земли, ограниченном с одной стороны Фонтанкой, на протяжении до ¹/₄ версты, с другой Обуховским проспектом и с третьей частью 1-й роты Измайловского полка, где стоит теперь Константиновское военное училище, при Петре был первый Аптекарский ботанический сад. Затем позднее место это перешло к графу И. И. Воронцову, женатому на дочери А. П. Волынского; потом И. И. Воронцов передал его брату своему Р. И. Воронцову, отцу известной княгини Дашковой и графа А. Р. Воронцова, покровителя и друга Радищева. Граф Роман Илларионович, генерал-аншеф, построил здесь, в 1757 году, роскошный загородный дворец, строителем которого был известный Гваренги. В деньгах, как известно, он не нуждался, он носил в тогдашнем обществе прозвище „Роман большой карман“. Женат он был на богатой сибирячке Марфе Ивановне Сурминой, бывшей до ссылки первого ее мужа в Сибирь княгиней Долгорукой. Император Павел в 1797 году купил дворец Воронцова и поместил в нем военно-сиротский дом, основанный им в 1793 году для сыновей бедных инвалидов; школа эта сперва помещалась в одном из флигелей Каменноостровского дворца, затем в 1795 году в Гатчине, где надзирателем за малолетними детьми был подполковник А. А. Аракчееву в 1796 году, заведение это было помещено в Летнем дворце близ Итальянского сада и после, в день восшествия на престол императора Павла I, переведено в дом бывший Воронцова. В то время в пользу этого дома поступало много пожертвований от частных лиц и преимущественно от купца Нащокина и графа Румянцева. В 1829 году, император Николай приказал основанный Павлом военно-сиротский дом называть Павловским корпусом; впоследствии он был переименован в Константиновское училище. Церковь в училище взята с Волынского двора по приказанию императора Павла I; там она была во имя Воскресения Христова, здесь в память святых равноапостольных Константина и Елены. К достопримечательностям церкви принадлежат: две иконы Богородицы — Тихвинская и Знамения, переданные из Волынской церкви и бывшие в роду несчастного Артемия Волынского. К числу церковного дохода причта принадлежат проценты с 2000 рублей, положенных женой Державина за поминовение рода их. Рядом с домом училища стояла в Екатерининское время обширная усадьба, заросшая кругом вековыми деревьями; часть этого сада уцелела до наших дней; она принадлежит к дому Тарасова. Здесь в Павловское время, в глубине рощи стояли деревянные хоромы одного из графов Зубовых, где по временам живал и Платон Зубов, постоянно проживавший, впрочем, после смерти императрицы, на Дворцовой набережной, в доме сестры своей Жеребцовой. В то крутое время за всякими ночными собраниями полиция зорко следила; здесь же в глуши, почти в лесу, ей трудно было видеть поздние беседы недовольных вельможи того времени.

К дому Зубова примыкал дом сенатора Захарова, купленный в 1791 году вашим поэтом Г. Р. Державиным²²; теперь здесь стоит римско-католическая коллегия. Главное зданиe, в котором жил поэт, находилось в глубине большого двора; над фасадом его высились сохранявшиеся долгое время статуи четырех богинь; со стороны фасада были, как и теперь, два боковые подъезда, третий был позади дома, вел в сад, разведенный стараниями жены Державина. От фасада по обоим краям двора шли колонны, которые потом продолжались и вдоль стены параллельно с Фонтанкой. Дом состоял из двух этажей. Кабинет поэта был на верху, с большими венецианским окном, обращенными на двор²³; за кабинетом находилась небольшая гостинная, влево был так называемый „диванчик“, а далее столовая; другая большая столовая внизу служила и залом для танцев. Прямо с подъезда входили в аванзалу, а вправо от нее была большая галлерея в два света, где впоследствии происходили заседания пресловутой Шишковской Беседы, еще далее вправо был театр, также в два света. Во втором этаже находились, между прочими, комнаты для приезжих, одна для секретаря и другая для доктора. Державин имел от 60000 до 70000 рублей дохода; подобно большинству наших бар, поэт жил выше своих средств, оба принадлежавшие ему дома были заложены в Опекунском совете. Образъ жизни его былъ таков: вставал он рано, часов в пять или в шесть утра, а вставши, пил чай; в два часа обедал, ужинал в десять; вина почти не пил, кофею не любил, не увлекался картами, проигрывал не более тысячи; раз в неделю у него собирались гости, танцы продолжались далеко за полночь; сам Державин уходил часов в одиннадцать спать; жена его, уложив мужа, возвращалась к гостями. Державин любил музыку, особенно Баха и Крамера; часто, слушая ее, ходил по комнате и ударял такт; если он при этом ускорял шаги и наконец уходил в кабинет, то все знали, что надо ожидать новых стихов. Почти до конца жизни он сберег хорошее зрение и только для самого мелкого шрифта иногда употреблял лупу. Дома, когда не было гостей, он обыкновенно носил шелковый шлафрок, подбитый беличьим мехом, и колпак; молодые дамы ему вышивали кушаки, которыми они подпоясывали халат. Державин был давно лыс и одевшись, являлся в парике с мешком; выезжал во фраке, в коротеньких панталонах и гусарских сапожках, над которыми видны были чулки. Камердинер Державина был Кондратий, в его доме находились еще два Кондратия: садовник и музыкант, по этому поводу поэт написал шуточную комедию „Кутерьма от Кондратьев“.

Посещавшие поэта молодые литераторы: С. П. Жихарев, В. И. Панаев, С. Т. Аксаков оставили нам следующее описание внешности Державина. Один видел его в халате, опушенном соболями, во фланелевой, плотно застегнутой фуфайке, на шее был у него белый кисейный платок, а на голове белый же вязаный колпак. Другой застал Державина за письменным столом, стоявшим по средине кабинета; поэт сидел в таком же домашнем наряде; из-за пазухи его торчала головка белой собачки, которая носила имя Тайки (сокращенное от Горностайки), она не оставляла своего господина ни на минуту, и если не была у него за пазухой, или не вместе с ним на диване, то лаяла, визжала и металась по целому дому. Собачка эта была для поэта воспоминанием одного доброго дела; прежде она принадлежала одной бедной старушке, которую Державин облагодетельствовал.

Посещавший его вечера Панаев нашел Державина в коричневом фраке с двумя звездами, в хорошо причесанном парике, очень любезным хозяином и т. д. С. Т. Аксаков видел нашего поэта, сидевшего на диване с аспидной доской и грифелем в руках. По его описанию, Державин был довольно высокого роста, широкого, но сухощавого сложения; на нем был колпак, остатки седых волос небрежно из-под него висели; он был без галстука, в шелковом зеленом шлафроке, подпоясан такого же цвета шнурком с большими кистями, на ногах у него были туфли; портрет его походил на оригинал, как две капли воды. Аксаков был восторженный почитатель Державина, он знал множество его стихов наизусть, которые и читывал превосходно в присутствии поэта. При чтении Аксаковым стихов, Державин входил в полный экстаз, он не мог сидеть, часто вскакивал, руки его, как и голова, были в постоянном движении; но эти чтенья кончались, как пишет Аксаков, дурно для поэта, он после них всегда прихварывал, не смотря на то, что столько еще энерии, живости и теплоты сохранилось в этом 75-летнем старце.

Соседом Державина был богач Гарновский, построивший свой огромный дом рядом с его выше законной меры и затемнившей тем свет своему сосуду, на что Державин жаловался в полицию и написал даже стихи „Ко второму соседу²⁴, где пророчески предвещал соседу дальнейшую его печальную судьбу.

Великолепное здание Гарновского дома (теперь Измайловские казармы, у Измайловского моста) должно было примыкать к дому Державина эрмитажем, в котором предполагалось устроить сад и фонтан. Гарновский строил свой дом в надежде, что его купит казна для кого-нибудь из великих князей или княжен.

Полковник Михаил Гарновский, статный, красивый мужчина, по происхождению шляхтич, был поверенный в делах князя Потемкина и английской графини Кингстон, известной по своей красоте и приключениям в Европе; с последней Гарновский состоял в связи и унаследовал ее имения в России. По смерти Потемкина, Гарновский лучшие вещи из Таврического дворца вывез к себе, как-то: статуи, картины, мебель и даже строительные материалы; узнав об этом, наследники остановили расхищение через полицию, перехватывая барки на Фонтанке с добром; от этого, как пишет Державин, нередко были крики и споры²⁵. Впоследствии, при Павле, Гарновский пострадал жестоко; он, как поверенный в делах князя Потемкина, переводил в apмию во время турецкой войны большие денежные суммы, не отдавая в том никому отчета.

Вскоре по восшествии на престол Павла, он за это подвергся преследованию, был посажен в крепость, откуда уже выпущен под надзор полиции. От суда Гарновский был освобожден только в царствование императора Александра I. Великолепный дом Гарновского в это время поступил в казну и в нем были помещены сперва конногвардейские конюшни, потом сделаны казармы Измайловского и Лейб-Егерского полков.

Большое имение, завещанное ему графиней Кингстон, Гарновский потерял, скитаясь во время невзгоды своей по судебным местам. Лишась состояния, он сделался шулером и за картежную игру был выслан из С.-Петербурга в Тверь под надзор полиции; впоследствии, через ходатайство принца Ольденбургского, тверского губернатора, он был возвращен в Петербург, с обязанием его подпиской, чтоб он впредь в карты не играл. Гарновский умер в Петербурге в 1810 году.

На другой стороне Фонтанной речки, у Семеновского моста, где теперь стоит дом Гуна, в Елизаветинское время стояла загородная дача вице-адмирала Вильбуа, француза по происхождению, вступившего на службу к Петру во флот. Вильбуа был женат на дочери пастора Глюка, известного воспитателя императрицы Екатерины I. Гельбиъ про этого Вильбуа говориъ: „обладаъ горячйю кровью и приятностью своей нации, но, кажется, не отличался ни особыми познаниями, ни заслугами". Вильбуа написал известные анекдоты о русском дворе в царствование Петра I и Екатерины I.

В 1743 году, проживавшие вблизи этой местности купцы: Гроздов, Краснощеков, Соломяков, Кокушкин, Рогов, Попов и Важин просили Никодима, епископа с.-петербургского, дозволить им своим коштом построить деревянную церковь на каменном фундаменте, в пристойном порожнем месте, за Морским рынком, по Большой Садовой улице, против Загородного, по Фонтанной речке, двора вице-адмирала Вильбуа. На всепокорнейшее прошение купцов из кабинета ее величества позволение не вышло²⁶. Возведение тогда только последовало, когда при Петре III в этой местности появился богатейший домовладелец, коллежский ассесор Савва Яковлевич Яковлев²⁷, родом из города Осташкова, Тверской губернии, известный колоссальный богач, владелец железных рудников на Урале (Невьянских заводов) и откупщик всех русских таможен при Петре III.

В 1763 году, строитель храма перенес в построенную им церковь тела своих родителей с Сампсониевского кладбища и положил их под придел „Трех Святителей". Престол в главном храме Яковлев снаружи обложил серебряными досками, весу в них 5 пуд. 37 фун. 51 золотн., на верхней доске изображено положение Иисуса Христа в гроб, на боковых — те святые, имена которых носило семейство Яковлевых, чеканка досок сделана в 1786 году. Из замечательных исторических образов в этом храме имеется образ Христа Спасителя. В серебряной ризе, устроенный вологодскими гражданами за избавление Вологды от моровой язвы. В 1605 году; Евангелие, напечатанное в 1689 году, затем ковчег серебряный, больше пуда весом, устроенный в 1770 году строителем, и масса сосудов, кадил и крестов серебряных, современных началу церкви. Из 15-ти колоколов, на большом, кроме изображений престольных праздников церкви, есть портрет императрицы Екатерины II и следующая надпись: „Ассесора Саввы Яковлева, в церкви Успения, что на Сенной, весу 542 пуда 18 фунт. 1780 года января 20-го, отлит в Москве на заводе Ясона Струговищикова, язык при нем железный, 17 пудов 5 фунт.“. Есть предание, что при жизни Яковлева звонили в этот колокол только, когда он дозволял, и у него от языка был ключ, который он сам выдавал, когда хотел.

До 1869 года кругом церкви была красивая ограда и прекрасный сад, носивший название „Настоятельского“, но впоследствии, в видах крупного дохода с домов в этой местности, здесь выстроили большой четырех-этажный дом с магазинами. Что же касается до домов строителя церкви, Саввы Яковлева, то они сохранились до наших дней, хотя и не принадлежат уже потомкам его. Существующий и теперь дом в прежнем наружном своем виде, у Обухова моста, еще в 30-х годах принадлежал одному из Яковлевых, в комнатах тогда еще были видны следы великолепия, роскоши и блеска первого владельца. В большой зале стены были обтянуты кожаными обоями, расписанными масляными красками по золотому полю, зала была украшено большими портретами высочайших особ в рост; кроме того, здесь было несколько картин итальянской школы, в числе которых были две превосходных: одна усекновения главы Иоанна Предтечи и другая — Архимед в раздумье над геометрическими фигурами. В сороковых годах в этом доме был детский приют великой княгини Ольги Николаевны.

Сенная площадь с первых дней существования Петербурга была складом сельских произведений, ввозимых по московской дороге; она находилась на рубеже города. Крестьяне, въезжая в Петербург, останавливались прямо здесь, продавая сено, солому, овес, телят, баранов и куриц. От имени первого продукта площадь получила название Сенной, и при Екатерине II она была исключительно занята продажей сена. Торг живностью производился на Обуховской площади, откуда после переведен на скотный дворъ. Площадь эта, составлявшая вначале часть Сенной, отделилась сама собой в то время, когда отошло от Сенной место на берегу Фонтанки. На Сенной продавались и лошади близ того переулка, который от имени их назван Конным. С 1800 годов крестьяне на Сенную стали доставлять мясо, рыбу и масло, потом появились и огородники; до пятидесятых годов на Сенной производился торг деревьями и цветами, которыми преимущественно торговали крестьяне из слобод Пулковой и Кузьминой. С первых дней весны на правой стороне площади раскидывался импровизированный сад. К Троицыну дню деревья распродавались, и фантастический сад исчезал.

Дома на Сенной в старину исключительно населялись евреями. Утром, при закупке припасов, они толпами расхаживали на площади. В это время они не приписывались ни к одному из торговых сословий и не были обложены никакими податями. При таком выгодном положении своем в столице евреи богатели в короткое время и стали заниматься ростовщичеством. Когда состоялось положение об евреях, им пришлось приписываться в городские сословия. Большая часть еврейских семейств оставила столицу, следовательно, и Сенную площадь.

В счастливые дни пребывания евреев на Сенной, на них приходили смотреть столичные жители во время их праздников Кущей. В эти дни сенновские евреи имели обыкновение строить внутри двора временные деревянные шалаши при домах, в которых жили. Снаружи шалаш сходствовал с четырехсторонними башнями и примыкал к дому с нижнего яруса до крыши; одна сторона шалаша сообщалась с внутренними покоями, а три, составленные из стеклянных рам, выходили на двор; шалаш разделялся на столько отделений, сколько дом заключал в себе ярусов, и каждое отделение состояло из одного покоя. Вечером шалаши освещались множеством свечек, евреи, с величайшим волнением, шумно располагались на лавках лицом к той стороне стены, которая присоединялась к дому; еврейки обносили мужей разными явствами и вином; евреи, предаваясь торжеству, кричали оглушительно и под конец веceльe переходило в шумную opгию. Тысячи зрителей толпились по дворам, любуясь странными празднествами евреев.

В конце Фонтанки, в Екатерининское время, стоял дом академика Штелина, изображение которого мы приводим (см. „Вид Фонтанки"), — дом стоял в той местности, где теперь Калинкинская больница. Яков Штелин числился при академии наук „профессором алегорий". Штелин родился в Меммингеше, он был вызван в Петербург для преподавания истории великому князю Петру Феодоровичу; при встунлении последнего на престол, он состоял у него библиотекарем и домашним человеком. В несчастные дни этого государя, 28-го и 29-го июня, он находился неотлучно при своем повелителе. Штелин оставил записку о последних днях царствования Петра III и издал известные анекдоты о Петре Великом; затем выгравировал еще несколько гравюр с изображениями торжественных фейерверков, иллюминаций и видов Петербурга.

¹ - При постройке Царскосельской железной дороги, станции предполагали сделать на Фонтанке, на углу Еведенского канала, где был дом и место г. Парланда; последний, впрочем, не сошелся в цене с Обществом.

² - Издержки за каждую сажень каменной одежды обходились: сперва 182 руб., под конец цена дошла до 300 руб., всего пространства считалось до 3000 сажень.

³ - Название дано от Прачечного двора.

⁴ - См. „Русский Архив", 1886 г., № 3, стр. 370.

⁵ - Всех таких массонских ложь в Петербурге с 1787 по 1826 год существовало до двадцати. Про эти ложи в городе ходило не мало таинственных рассказов; простонародие говорило, что в них творится одно нечистое, что там вызывают бесов, делают заклинания и т. д. Слово „фармазон" считалось большим ругательством. Вот названия ложь, существовавших в столице: „Бессмертия" (открытая в 1787 году), в числе братьев здесь были лица и духовного звания; „Розенкрейцерская" (основана в 1791 году) под управлением О. А. Поздеева; „Соединенных друзей" (1802 год) основана Жеребцовым; в 1805 году ложа Александра „des gekronten Pelikans", мастер Розенштраух; в 1808 году „Умирающего Сфинкса" под управлением Лабзина; в 1809 году „Палестины" и „Елизаветы к Добродетели", великим мастером был богатый тульский помещик А. С. Сергеев; в 1810 году „Петра к Истине" и „Владимира к Порядку", первой управлял Элизен, второй — Бебер; в 1814 году „Св. Теория", основана была в Мобеже, мастером был А. И. Тургенев; в 1815 году „Пламенеющей Звезды“, мастер барон Корф; в этом же году, была основана „Великая ложа Астрея", мастер Остерман-Толстой; в том же году — „Ложа избранного Михаила", мастер гр, Ф. П. Толстой; затем „Трех Добродетелей“, под управлением Павла Ланского; в 1817 году ложа „Северных Друзей" и „Соединенных Друзей", в последней был мастер французский эмигрант Оде-Сион, инспектор классов в Пажеском корпусе. Собрания друзей происходили в подземелье Мальтийской церкви, подземный ход из которой вел чуть ли не на Фонтанку; подземелье это, если не ошибаемся, существует еще до сих пор. В 1817 году, была еще основана в Петербурге ложа „Дубовой Долины"; в 1818 году „Ложа Орла Российского", мастером стула в которой был князь Ив. Ал. Гагарин; в этом же году была открыта ложа „Орла Белого“, где мастером стула был граф Ад. Ржевуский и после него Олешкович; в этом же году была открыта ложа „Орфея", мастером в ней был граф Гр. И. Чернышев!.

В 1822 году, вышло первое запрещение масонских лож и в 1826 году явилось подтверждение этого запрещения.

⁶ - См. „Истор.-статистич. сведения Спб. епархии", 1873 г., стр. 389.

⁷ - См. „Воспом. Д. Влагово", стр. 14.

⁸ - См. „Памятник протекших времен".

⁹ - См. его „Записки о императрице Екатерине".

¹⁰ - См. „Жизнь Державина", стр. 65.

¹¹ - Место, которым владело Троицкое подворье, выходило в глубь к нынешней Владимирской улице.

¹² - После этого Марта стала именоваться Екатериной Алексеевной Михайловой: Екатериной — по своей восприемной матери, царевне Екатерине Алексеевне, и Алексеевной — по своему восприемнику, которым был царевич Алексей Петрович, а Михайловой потому, что эту фамилию, как известно, носил сам царь, в честь своего державного деда.

¹³ - Умерла в 1733 году.

¹⁴ - Нынешняя Троицко-Серпевская пустыня.

¹⁷ - См. „Материалы для истории Пажеского корпуса", графа Милорадовича, Киев, 1876 г.

¹⁸ - Манштейн в своих „Записках" говорит: „Со времени Петра I вошло в обыкновение при дворе много пить. Однако же, сего сказать нельзя о времени императрицы Анны, поелику она не могла видеть пьяного человека. Только одному Куракину было позволено пить, сколько ему хотелось. Но, чтобы не предали вовсе в забвение столь старинный обычай много пить, 29-го января, день восшествия императрицы на престол, обыкновенно посвящался Бахусу, т. е. пьянству. В сей день, каждый придворный, стоя пред ее величеством на коленях, обязан был выпить большой бокал венгерского вина".

Но едва ли когда с.-петербургская администрация так заботилась о возвышении казенных интересов в ушерб народной нравственности и народного благосостояния, как в царствование Анны Ивановны. Жадный к деньгам Бирон, стоявши во главе управления, злонамеренно спекулировал на наживу, опираясь на историческую слабость русского народа. Намерение же извлекать казенные интересы из распространения в народе пьянства выразилось во многих печатных указах того времени. Так, указом 21-го апреля 1734 года запрещалось под опасением штрафа продавать в Петербурге в трактирах и вольных домах вывозимую из-за моря гданскую водку, дабы не было остановки в продаже казенных дорогих российских водок и казне ее величества убытку не происходило. Указом 30-го января 1736 года устроены были от казны для усиления продажи вина выставки на всех островах. На этих выставках вино продавалось в чарки, полукружки, кружки, четверти и т. д. Для сбора денег выставлены солдаты из людей добрых, чтобы продажа производилась без обмеров, а деньги опускали бы они в ящики за печатями. Всех вольных домов или кабаков было в 1736 году 120; в том же году, было прибавлено еще 10 кабаков на Петербургской стороне.

¹⁹ - См. М. И. Семевского: „Царица Прасковья".

²⁰ - Вот имена этих первых охотников: Вабершенц, Миллер, Вильсон, Броун, Жан Дюбуа и Люис Жое. Англичане получали жалованье по 280 руб., немцы по 180 руб. и французы по 200 руб. Для травли зверей были собаки борзые англиские „хорты" и „чартеры", „биклосы", и затем были собаки для труфли. Клички собак были: Отлан, Скозырь, Трубей, Гальфест — в числе более сорока разных пород собак, было до 20-ти русских разных пород.

²¹ - См. Штретера: „Путеводитель Петербурга", 1822 года.

²² - У Державина был еще другой дом в Петербурге, на Сенной площади; он отдавал его в наймы под съезжую; полиция неисправно ему платила, и он не раз жаловался на то графу Палену, петербургскому военному губернатору. Прежде он жил в нем, здесь у него был соседом известный И. И. Голиков, тогда еще откупщик петербургский впоследствии он приобрел известность изданием „Деяния Петра Великого".

²³ - Академик Грот рассказывает: „Когда я, в конце 1859 года, посетил этот дом, главные комнаты верхнего этажа занимал тогда епископ Станесски; кабинета поэта служил столовой; над венецианским окном была прибита дощечка из белого мрамора, с надписью: „Здесь был кабинет Державина".

²⁴ - См. соч. Державина, с примеч. Грота, часть I, стр. 440: „Почто же, мой второй сосед!“ и проч.

²⁵ - И, ах, сокровища Тавриды на барках свозишь в пирамиды средь полицейских ссор?

²⁶ - См. „Церковь Успения Божией Матери, что на Сенной", статья протоиерея Иоанна Образцова.