16-го июня и 11-го июля 1766 года на Дворцовой площади была дана карусель в нарочно построенном амфитеатре. Карусель была устроена по инициативе князя Н. И. Репнина. Изобретатель и директор, — как гласит рескрипт государыни. — „показал не токмо талант своего знания в таковых экзерцициях и изобилие вкуса в пристойных нарядах и аллегорических украшениях, заимствуемых от довольного сведения древней и новой истории, но и все оное распорядил и произвел самым действием до самой малейшей части сего увеселения без всякого помешательства, будучи и сам при том шефом кадрилии индийской. К неоспоримо в том должной его сиятельству справедливости, всемилостивейая государыня, в знак своего в нем удовольствия, при милостивейших изображениях по окончании каруселя, пожаловать ему соизволила часы золотые и с цепочкою, осыпанные бриллиантами, в четыре тысячи рублей".

Карусель вскоре повторилась еще 11-го июля. Назначена она была еще в 1765 году, но за худой погодой отсрочена до следующего года. Церемониймейстером карусели был гвардии Измайловского полка секунд-майор князь П. А. Голицын, от которого и были розданы билеты для входа в амфитеатр, начиная от знатнейших персон обоего пола, как для всех чинов военных и гражданских, так и для всех прилично одетых. Карусель состояла из четырех кадрилий: славянской, римской, индийской и турецкой. Места для зрителей были расположены также по кадрилям: так, с правой стороны от ложи государыни была славянская и римская, с левой — индийская и турецкая; напротив ложи государыни была ложа наследника.

В день карусели, в два часа пополудни, был дан сигнал из трех пушек с крепости адмиралтейской, чтобы дамы и кавалеры каждой кадрили собирались в назначенные им места. Первые две кадрили, славянская и римская, собрались у Летнего дворца, в поставленные на лугу шатры, индийская и турецкая собрались в приготовленных шатрах в Малой Морской. В четыре часа дан был второй сигнал, дабы дамы вступали на колесницы, кавалеры садились на лошадей, а зрители занимали свои места в амфитеатре. В половине пятого был дан третий сигнал, по которому все четыре кадрили вступили маршем в следующем порядке: славянской кадрили шефом был граф Ив. Петр. Салтыков, римской — граф Гр. Орлов, индийской — князь Н. И. Репнин и турецкой — граф Ал. Орлов. Кадрили разделились на две части и одновременно шли к амфитеатру; народу по улицам было бесчисленное множество, так как зрелище было редкое. Когда кадрили стали входит в амфитеатр, звук музыки поразил всех. Мелодия музыкальных инструментов оказалась до этого времени неслыханной; все инструменты были сделаны на манер существовавших в глубокой древности. При входе в амфитеатр кадрили остановились за ложей своих судей, вне барьера, и но данному сигналу начались „курсы", сперва дамские на колесницах, а потом кавалерийские на лошадях. Судьи записывали в таблицы дам и кавалеров, которые имели успех и неудачу, как в „ристаниях на коне", так и в „метании жавелотов". Окончив эти все кадрили, сделали кругом амфитеатра марш и пошли перспективой до Летнего дворца к большому крыльцу, где государыня, стоя на верхнем балюстраде крыльца, на шествие смотрела. И когда все кадрили были введены в большую, залу обер-церемониймейстером, каждая из них знак своего народа подавала музыкой. Главный судья, фельдмаршал Миних, со всеми судьями выступили из конференцзалы, вслед за ними были вынесены пажами на золотых подносах богатые „прейсы" (призы), которые после речи фельдмаршала были розданы. Первый приз, состоящий из богатой бриллиантовой тресиле (?), получила гр. Н. П. Чернышева; второй приз, табакерку с бриллиантами, А. Б. Панина; третий приз, перстень бриллиантовый, гр. Е. А. Бутурлина. Из кавалеров первый приз получили князь И. А. Шаховской — бриллиантовая пуговица и петлица на шляпу; второй, полковники Ребиндер — трость с бриллиантовою головкой; третий, граф Штейнбок — перстень бриллиантовый. Кавалеры возницы дам получили: первый приз — Ферзень, поручики конной гвардии, записную золотую книжку с финифтью; второй — А. Н. Шепотьев, табакерку золотую с финифтью; третий — гр. Д. М. Матюшкин, готовальню золотую с финифтью и т. д. Судьями были гр. Бутурлин, Нарышкин, князь Голицын, граф Панин и многие другие.

Как мы уже сказали, вскоре была дана и вторая карусель с тем же церемониалом, которая закончилась представлением в Зимнем дворце оперы „Дидона". Победителем на второй карусели единогласно был признан граф Орлов, которому фельдмаршал Миних вручил первый приз и от себя тайно заготовленную лавровую ветвь. Дамы тоже каждая сняли с своей головы живые цветы и поднесли увенчанному победителю.

В ряду забав двора нередко бывали и святочныя игры. Вот как описывает такие игры в день Рождества 1765 года Порошин: „сперва взявшись за ленту, все в круг стали, некоторые ходили в кругу и других по рукам били. Как эта игра кончилась, стали опять все в круг, без ленты, уже по двое, один за другого гоняли третьего. После этого золото хоронили; „Заплетися, плетень" пели; по-русски плясали; польсккие, менуэты и контрдансы танцевали. Императрица во всех этих играх сама быт изволила и по-русски плясала вместе с Н. И. Паниным. Ведший князь тоже очень много танцовал; во время этих увеселений вышли из внутренних государыниных покоев семь дам: это были в ленском платье граф Гр. Гр. Орлов, граф А. С. Строганов, граф Н. А. Головин, Петр Богд. Пассек, шталмейстер Л. А. Нарышкин, камер-гонкеры: М. Е. Баскаков, кн. Анд. Мих. Белосельский¹. На всех были кофты, юбки, чепчики; князь Белосельский был проще всех одет: он представлял гувернантку или маму и смотрел за прочими дамами. Ряженых посадили за круглый столъ, поставили закуски, подносили пунш, и потом все плясали и шалили".

На больших собраниях Эрмитажа, которые начинались в седьмом часу и кончались в девять, императрица первая танцевала менуэт, но обыкновенно открывал их великий князь польским с одной из старейших придворных дам.

По словам иностранцев, в такие дни вся Дворцовая площадь была запружена каретами и другими экипажами; толпы народа тоже многочисленными группами собирались поглядеть на прибывающих шестерней вельмож. Полиция исполняла свою обязанность при помощи палочных ударов, раздаваемых налево и направо. На лестницах от толпы слуг доступ в покои делался почти невозможным. Глухой шум и говор в покоях стоял неумолкаемый, и только стихал он тогда, когда появлялась императрица, с удалением же монархини опять все снова приходило в беспорядок, и комнаты снова оглашались гулом громкого разговора на разных языках. В Екатерининское время пышность двора и разнообразиe характерных костюмов разных инородцев заставляли каждого превратиться в зрение. Блеск драгоценных камней и воинственный вид покрытых орденами мундиров смущал многих и приводил в робость.

Во время балов играл придворный оркестр под управлением капельмейстера Галуппи². На малых собраниях играл на скрипке Диц, на виолончели Дельфини, на арфе В. Кардон, на фортепиано Ванжура. На эрмитажных собраниях государыня всегда являлась в русском платье; ее примеру следовали и все приглашенные дамы. Здесь уже господствовал язык русский. Каждый гость занимался чем ему угодно было. Кто играл в жмурки, кто в билетцы кто ворожил, гадал, играл в веревочку, кто читал стихи и т. д. Любимой игрой, как мы уже выше говорили, была литературная в мысли; но как только государыня замечала, что гости начинали писать колкости и личности, то тотчас брала перо и зачеркивала написанное. Всякое стеснение, всякая церемония были изгнаны из общества; особенно запрещено было государыней вставать со стула перед ней, и тот, кто не исполнял этого, нес штраф по червонцу в пользу бедных или выучивал шесть стихов из „Телемахиды". Рассказывают, что Л. А. Нарышкин чаще других подвергался этому наказанию. Читал же он стихи Тредьяковского с таким пафосом, что вызывал всеобщий неудержимый смех. Вельможи со способностями выделывать различные гримасы и изменять свою физиономию особенно ценились на этих вечерах и получали в шутку разные военные чины. Так, барон Ванжура вместе с кожей спускал до бровей свои волосы и как парик передвигал их направо и налево; за это качество он получил там звание капитана. Сама государыня тоже умела спускать правое ухо к шее и опять поднимать его вверх; за эту способность она числилась только поручиком. Безбородко превосходно представлял картавого.

Собрания эти происходили в той комнате, где теперь хранятся эскизы и рисунки Рафаэля и других великих художников. Эта уединенная комната дала Эрмитажу свое имя. Из этой комнаты был выход в так называемую „Алмазную комнату", в которой, по повелению императрицы, были собраны из всех дворцов и кладовых и из московской Оружейной палаты разные редкости из финифти и филиграна, агата, яшмы и других драгоценных камней. Тут поместили все домашние уборы русских царей и бывшие у них в употреблении вещи: часы, табакерки, кувшины, зеркала, бокалы, ножи, вилки, цепочки, солонки, чайные приборы, перья, букеты. Из таких редких вещей здесь хранились: филиграновые туалеты царевны Софьи Алексеевны и царицы Евдокии Лукьяновны; хрустальный кубок императрицы Анны Иоанновны; серебряная пудреница Елизаветы Петровны, золотая финифтяная чарочка царя Михаила Федоровича; часы, служившие шагомером царю Алексею Михайловичу; модель скромного домика, в котором обитал Петр Великий в Саардаме; кукла, одетая по-голландски, — это была копия с хозяйки дома; изображение Полтавской битвы и морского сражения при Гангоуде, выточенное резцом Петра; табакерки, шашки и наперсток работы Екатерины. Позднее все эти достопамятности были расставлены по галлереям Эрмитажа. Первою из этих галлерей считалась та, которая примыкала к южной части висячего сада. Все три галлереи были со сводами и имели около трех сажень ширины и четыре вышины; окна выходили только в сад. Из первой галлереи выстроен на своде переход через переулок в придворную церковь Зимнего дворца. Вторая галлерея, западная, примыкала к застройке флигеля, через который государыня из внутренних покоев ходила в Эрмитаж. По обеим сторонам дверей находились вазы из белого прозрачнаго мрамора с барельефами, на подножке цветного мрамора, в 4 фута вышины. Подле них стояли два женских портрета в восточных нарядах, в подвижных рамах. Они были сделаны на императорской шпалерной фабрике мастерами Андреевым и Ивановым. В третьей, восточной, галлерее были еще такие же две вазы; в этой галлерее копировались обыкновенно картины профессорами и воспитанниками академии художеств. В последней комнате все стены и промежутки между окон были покрыты картинами.

Окруженный с трех сторон галлереями, а с северной залом Эрмитажа, висячий сад имел вид продолговатого четвероугольника, около 25 сажен длины и 12 сажень ширины. Своды были покрыты землей на три фута, так что сад имел такую же вышину, как пол в галлереях. В этом открытом саду росли со всех сторон ряды прекраснейших больших берез, а на дерновой поверхности были сделаны дорожки для прогулок, украшенные цветами, в конце каждой дорожки стояли статуи из белого мрамора работы Фальконета, на подножьях из дикого камня в 3 фута вышины. В северной части сада была устроена высокая оранжерея с галлереей вверху; в этом зимнем саду содержалось множество попугаев и других тропических и наших птиц, а также множество обезьян, морских свинок, кроликов и других зверьков. От галлереи по западной стороне шли три комнаты, в одной из которых стоял бюст Вольтера в натуральную величину из красноватого состава, на столбе из дикого камня; в примыкающих к этой других комнатах стояло еще несколько бюстов Вольтера: один из фарфора, другой из бронзы, сделанный с оригинала, работы Гудона; все эти комнаты были украшены бронзовыми историческими группами из жизни древней Греции и Рима. Подле угольной комнаты к оранжерее находился зал, вместо стены с одной стороны были громадные окна в сад; рядом с залом была столовая комната: пол здесь состоял из двух квадратов, которые вынимались и из них подымались и опускались посредством простого механизма два накрытые стола на шесть приборов. Государыня здесь обедала без присутствия слуг. В этой комнате по углам стояли два бюста работы Шубина: графа Румянцева и графа Шереметева. Из этой комнаты шла арка через переулок ко второму дворцу Эрмитажа; здесь находилось аллегорическое изображеше мира со Швецией. Екатерина, изображающая Россию, подавала Швеции, представленной тоже в виде женщины, лавровую ветвь, показывая на сноп. Пограничная река Кюмень была представлена лежащим старцем; из находившегося в руках у старика сосуда вытекала вода.

Во втором дворце, в первом овальном зале со сводами и высокой галлереей, поддерживаемой тринадцатью столбами, никаких украшений не было, только висели два рисунка с изображением цветов, писанные великой княгиней Mapиeй Федоровной, и несколько географических карт. В небольшой угловой комнате за тем залом сохранялся токарный станок Петра Великого и разные выточенные им работы из слоновой кости. Подле, в овальной комнате, стоял большой биллиард и маленькая „фортуна". Стены этой комнаты были увешаны картинами. Государыня очень любила играть на биллиарде, и перед тем, чтоб начать играть, всегда спрашивала партнера, удобно ли ему играть этим кием или не нужно ли опустить шторы, когда замечала, что солнце неприятно ему светить в глаза. Однажды в то время, когда государыня играла с кем-то на биллиарде, вошел Ив. Ив. Шувалов. Императрица низко ему присела. Присутствующее придворные сочли это за насмешку и засмеялись. Государыня приняла серьезный видъ и сказала: „Вот уже сорок лет, что мы друзья с господином обер-камергером, а потому нам очень извинительно шутить между собою". Государыня, как известно, отличалась необыкновенной вежливостью в обращении с людьми; любимая ее поговорка была: „Се n’est pas tout que d’etre grand seigneur, il faut encore 6tre poli“ (не довольно быть,вельможей, нужно еще быть учтивым). По рассказам, императрица имела особенный дар приспособлять к обстоятельствам выражение лица своего³; часто после вспышки гнева в кабинете, подходила она к зеркалу и, так сказать, сглаживала, прибирала черты свои и являлась в зал с светлым и царственно-приветливым лицом. Однажды на бале хотела она дать приказание пажу и сделала знак, чтобы подозвать его, но он того не заметил, а граф Остерман принял, что знак был сделан ему, и подошел к государыне, опираясь на свою длинную трость; императрица встала с своих кресел и подошла с ним к окну, где несколько времени с ним проговорила. Потом, возвратясь на место, спросила графиню Головину, довольна ли она ее вежливостью. „Могла ли я иначе поступить! Я огорчила бы старика, давши ему почувствовать, что он ошибся, а теперь, сказав ему несколько слов, я оставила его в заблуждении. Он доволен, вы довольны, а следовательно довольна и я!“

В другой раз князь Барятинский ошибся, вместо графини Паниной, пригласил на вечер в Эрмитаж графиню Фитингоф. Увидя неожиданную гостыо, императрица удивилась, но не дала этого заметить, а только приказала тотчас послать приглашение графине Паниной; графиню же Фитингоф велела внести в список лиц, приглашаемых на эрмитажные собрания, для того, чтобы она не догадалась, что была приглашена ошибкой.

В небольшой комнатке, „диванной“, рядом с биллиардной, стоял драгоценный столик из разноцветных камней, а в углах бюсты адмиралов: гр. А. Г. Орлова и В. Я. Чичагова, оба работы Шубина; рядом с этой комнатой, окнами на двор, как мы уже упоминали, государыня занималась химическими сплавами для камеев, вместе с Кенигом и Лебрехтом вырезала печати и т. д. Рядом с этой комнатой стояли две драгоценные вазы: одна из стекла аметистового цвета и другая, фарфоровая, с тонкой живописью, работы здешнего завода. Тут же было одно из первых древнейших фортепьян с флейтами. В комнате подле этой помещались две мраморный группы: одна — работы Шубина, другая — Щедрина и большой фарфоровый сосуд на круглом пьедестале в 4 фута вышины из голубого состава, работы Кенига. В следующей полукруглой зале находились изображения римских императоров Иосифа и Леопольда на одной картине и бюст князя Потемкина-Таврического, работы Шубина; рядом с этой комнатой хранилась коллекции рисунков. Уборная и спальная комната императрицы, кроме обыкновенной мебели, имела следующие редкости: играющие часы работы Рентгена⁴, бюсты Цицерона и Вольтера, античное изображеше Дианы с собакой из слоновой кости, античный стол, горку из уральских драгоценных камней, с каскадами из аквамарина, работы Ямышева. В следующем большом зале висело шесть хрустальных люстр, перед софой стоял стол, четыреугольная доска которого в 8 фут. длины и 4 ширины была сделана из аметистового стекла, по бокам на ней были начерчены планы турецких крепостей: Очакова, Бендер, Килии и Акермана, завоеванных князем Потемкиным; сделана эта доска на стеклянном заводе⁵.

В комнате подле зала были размещены разные китайские редкости. Первая комната, на восточной стороне, по каналу, вела к лестнице главного входа в Эрмитаж, сделанной из одноцветного камня; напротив ее был на своде переход через канал в придворный театр; в комнате перед проходом построен был древний греческий храм, в котором стояло античное изображение из мрамора Амура и Психеи. В той же комнате стояло бюро с изображением разных эпизодов из путешествия государыни по Таврической области; делал это бюро крестьянин гр. Салтыков. Далее во всю длину по каналу, (30 сажен длины, около трех ширины) шла „ложа Рафаэля", расписанная al fresco. Затем следовали кабинеты минералогический и императорская картинная галлерея и скульптурных и античных мраморов; за картинной галереей первое время надзирал придворный живописец Фензельт, известный реставратор древних картин (после него, с 1780 года, был смотрителем венецианец г. Мартинели). Над собранием гемм, монет, эстампов и других произведений художеств был начальником библиотекарь императрицы, коллежский советник Петров, но так как последний был часто посылаем в Москву, то, большей частью, заведовал этими собраниями унтер-библиотекарь, коллежский асессор Алексей Иванович Лужков. Императрица очень его ценила и оказывала ему большую доверенность, присылая к нему драгоценные вещи без всяких записок. Однажды, государыня, отворяя у него разные шкафы, по рассеянности положила ключи от них в свой карман. Лужков на это обиделся и просил государыню, чтобы она дала ему отставку. Государыня очень удивилась и просила его сказать, что за причина, что он хочет ее оставить. — „Я, государыня, честен, всегда пользовался вашим доверием, а вчера заметил, что вы в первый раз меня заподозрели и взяли ключи от меня, — после этого я вам уже не слуга", — „Помилуй, — сказала императрица: — я сделала это по ошибке, без всякого умысла, вот твои ключи, не обижайся, извини меня, я впредь буду осторожнее". — Этот Лужков по кончине государыни представил в казну серебра и золота, не записанного в книгах, более чем на 200000 рублей и немедленно после того вышел в отставку.

В круг общественных увеселений в царствование Екатерины стали входить в моду клубы, или „клобы", как их тогда называли; всех их, начиная с 1770 года по 1795, было основано в Петербурге семь. Поводом к основанию первых таких клубов хотя и послужила благотворительная цель, но вскоре по открытии их было замечено, что посещали их люди не только такие, что ищут в длинные зимние вечера средства лишь „рассыпать мысли свои", но и таже, которые впадают в „подлые поступки" и особенно умножают страсть к карточной игре. Императрица строго преследовала азартные игры и повременам издавала указы, строго запрещающее их, но они скоро забывались; особенно много играли у князя Потемкина и Орлова. Екатерина говорила про игроков: „Эти люди никогда не могутъ быть полезными членами общества, потому что привыкли к праздной и роскошной жизни. Они хотят всю жизнь свою провести в этой пагубной игре и таким образом, лишая себя всего своего имения и нисколько об этом не заботясь, делают несчастными и других, которых они обманывают и вовлекают в игру". Наказанием для игроков был арест в тюрьме под крепким караулом.

Узнав, что в Москве завелись карточные игроки, она писала к главнокомандовавшему: „Иностранцев высылайте за границу, а своих унимайте; а если нужно будет, то пришлите ко мне именной список их. Я велю публиковать об них в газетах, чтобы всякий мог их остерегаться, зная ремесло их". Раз до сведения Екатерины дошло, что генерал Левашев ведет сильную азартную игру. Государыня при встрече говорит ему: — „А вы, все-таки, продолжаете играть?" — „Виноват, ваше величество, играю иногда и в коммерческие игры". Двусмысленный ответ обезоружил гнев Екатерины. Она только рассмеялась. Этот В. И. Левашев не изменял своего образа жизни до самой смерти, то и дело проигрывал крупные суммы денег. Император Александр I, по вступлении на престол, издал указ „об истреблениии непозволительных карточных игръ", где, между прочимъ, было сказано: „что толпа бесчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, одним ударом исторгает из рук неопытных юношей достояние предков, веками службы и трудов уготованное". На этом основании всех уличенных в азартных играх приказано было брать под стражу и отсылать к суду.

Государь, однажды встретив Левашева, сказал ему: — „Я слышал, что ты играешь в азартные игры?" — „Играю, государь", — отвечал Левашев. — „Да разве ты не читалъ указа, данного мной против игроковъ?" — „Читал, ваше величество, — возразил Левашев: — но этот указ до меня не относится: он обнародован в предостережение „неопытных юношей", а самому младшему из играющих со мно" — пятьдесятъ лет“.

Императрица Екатерина, узнав, что у статс-секретаря Попова по ночам съезжаются для большой игры, спросила его: „Играете ли вы в карты?" — „Играем, государыня". — отвечал он. — „В какую игру?" — „И в ломбер (l’ombre) играем". — „Ваш ломбер разорительный", — рассмеявшись, сказала государыня.

Сама Екатерина любила играть в карты и нередко даже на бриллианты; государыня играла преимущественно в макао, которое в прошлом веке было весьма распространено. Каждые девять очков оплачивались бриллиантом весом в один карат; в Екатерининское время карат бриллианта стоил сто рублей. Перед играющими на бриллианты ставились ящики с бриллиантами. Игра в бриллианты Екатерины обходилась гораздо дешевле другой нынешней. Любимыми играми императрицы были также: бостон, пикет, крибэдж; у нее часто был партнером пренеприятный и задорный игрок Чертков. Раз, играя с ней и проигрывая, он с досады бросил карты на стол. Она ни слова не сказала ему и, когда кончился вечер, встала, поклонилась и молча ушла в покои. Чертков просто остолбенел от своего поступка. На другой день, когда гофмаршал вызывал лиц, которые были назначены к ее столу, Чертков стоял в углу ни жив, ни мертв. Когда гофмаршал произнес его имя, он просто ушам не верил, и когда нерешительно подошел, то государыня встала, взяла Черткова за руку и прошла с ним по комнате, не говоря ни слова. Возвратясь же к столу, сказала ему: „Не стыдно ли вам думать, что я могла быть на вас сердита? Разве вы забыли, что между друзьями ссоры не должны оставлять по себе никаких неприятных следов".

Обедать с государыней за одним столом имели право, данное Екатериной раз навсегда, следующие придворные: граф Разумовский, Потемкин, Голицын, Ангальта, Чернышев, Брюс, Строганов, князь Юсупов, Бецкой, Нарышкин, Чертков, князь Барятинский, Румянцев, Кутузов, Эстергази, Мордвинов, и дежурный генерал-адьютант. Из дам: Нарышкина, Матюшкина и графиня Браницкая.

В Екатерининское время самый „степеннейший" из клубов был „английский". Основан он был 1-го марта 1770 года Гарнером, богатым банкиром; вскоре этот банкир сделался банкротом, и земляки его, англичане, желая пособить ему, сделали его экономом и хозяином этого клуба. Членов в первое время здесь считалось не более пятидесяти. Плата не превышала сорока рублей; для помещения нанимался небольшой дом в Галерной улице за 1500 рублей. Через сорок лет английский клуб уже имел более 300 членов, в числе которых находились высшие государственные сановники, как, например, граф М. А. Милорадович, Аракчеев, Сперанский, П. X. Витгенштейн и многие другие.

Почти каждый вечер посещал это собрание И. А. Крылов; над тем местом, где он сиживал обыкновенно, впоследствии был поставлен его бюст; в столовой зале висел портрет и учредителя этого клуба. Английский клуб очень долго занимал великолепный дом у Синего моста, в котором некогда жил фельдмаршал князь Трубецкой, и давал пышные пиры и балы.

В пятидесятых годах нынешнего столетия в Английском клубе считалось около четырехсот членов и более тысячи кандидатов, которые по старшинству и занимали открывавшиеся вакансии. Первейшие люди домогались как бы чина вступить в число членов этого клуба. Князь Чернышев и граф Клейнмихель так и умерли, не попав в члены английского клуба.

В одно почти время с Английским клубом был основан другой клуб немцем Шустером, тоже некогда богатым купцом, но потом разорившимся. Клуб этот сперва помещался в двух скромных комнатах; 1-го февраля 1772 года он уже был переведен в большую квартиру и стал называться большим Бюргер-клубом. Этот клуб, впрочем, более известен как „Шустер-клуб". Клуб одно время представлял довольно дружное общество, состоящее из заслуженных чиновников, артистов, богатых русских и иностранных купцов и зажиточных ремесленников; не ограничиваясь одними увеселениями, клуб этот преследовал многие благотворительные цели: он давал пенсин 150 престарелым, неимущим и постоянно воспитывал несколько беднейших сирот.

27-го ноября 1784 года было основано „Коммерческое Общество", с целью доставить биржевому купечеству возможность собираться для совещания по делам коммерческим и проводить время в беседе и карточных играх. Клуб этот и теперь считается одним из солиднейших, а после английского — первым.

В 1783 году открылся еще американский клуб, получивший свое начало от Бюргер-клуба; помещался он в первое время близ Исаакиевской церкви в доме Погенполя. Лучшей эпохой его существования было начало 1800 годов: тогда считалось в нем членов более 600 человек; впоследствии к этому клубу было присоединено танцевальное заведение г. Квятковского, после чего клуб стал называться „клубом соединенного общества". В 1785 году учрежден был „танц-клоб" гробовым мастером Уленглуглом; в первое время этот клуб носил название „Кофточного клуба"; членами его могли быть исключительно нечиновные лица мещанского и купеческого сословия.

Впрочем, нынешнее слово „мещанин“ в Екатерининское время было в полном смысле слова переводом французского bourgeois, или немецкого burger, и купец первой гильдии, по тогдашнему смыслу, был не что иное как мещанин, записавшийся в гильдию. Мещанами называли также всех свободных художников, переименованных впоследствии в именитых граждан, т. е. почетных граждан.

Танц-клоб помещался у Полицейского моста, где теперь Благородное Собрание. В пятидесятых годах это общество славилось своими скандалами малого и большого сорта. После открытия последнего клуба, вскоре возникло и второе мещанское общество для танцования, праздновавшее день своего открытия 6-го января 1790 года. Гораздо прежде этих клубов в 1772 году в Петербурге был учрежден музыкальный клуб из 300 членов, вносивших в год по десяти рублей с человека на содержание оркестра. В музыкальном клубе два раза в неделю давались концерты, которые посещались многочисленной публикой. Этот клуб просуществовал до 1777 года, затем он был закрыт, но через год основалось другое музыкальное общество, которое зимой, в продолжение восьми месяцев, давало каждую субботу концерты и ежемесячно один бал и маскарад. Членов здесь было до пятисот человек, каждый платит по 15 рублей. Для этого клуба был нанят большой дом петербургского обер-полицеймейстера Чичерина и роскошно убран. В оркестре этого клуба играло пятьдесятъ превосходных музыкантов и часто участвовали первые приезжие солисты; здесь пели придворные певчие и лучшие приезжие певицы. Разовые деньги эти артисты получали по тогдашнему времени весьма высокие: от ста и до двух сот рублей за один вечер. В 1787 и 1788 годах, дела этого клуба шли блистательно; но вскоре излишняя роскошь, с какой давались здесь маскарады и балы, совершенно расстроила дела, и в 1792 году проданы были с аукциона все прекрасные музыкальные инструменты этого клуба, также серебряная и фарфоровая посуда и даже мебель.

В 1794 году, известные богачи гг. Демидов, Сикстель и Бланд создали новый клуб, членов в котором вскоре было до 400 человек. Каждый платил по 50 руб. Помещался этот клуб в доме Бутурлина. Это музыкальное общество просуществовало не более четырех лет и со смертью учредителей распалось. В 1802 году, было положено начало „Филармонического Общества" и потом уже „Симфонического".

Высшее общество в Екатерининское время отличалось широким гocтenpиимством, и каждый небогатый дворянин мог во весь год не имеет своего стола, каждый день меняя дома знакомых и незнакомых. Таких открытых домов, не считая в гвардейских полках, находилось множество. Первыми аристократическими домами тогда в Петербурге признавали царски: чертоги следующих сановников: графа Разумовского, князя Голицына, Потемкина, вице-канцлера графа Остермана, князя Репнина, графов Салтыкова, Шувалова, Брюса, Строганова, Панина, двух Нарышкиных, Марьи Павловны Нарышкиной. Приемы у этих вельмож бывали почти ежедневно; на вечерах у них гремела музыка, толпа слуг в галунах суетилась с утра до вечера.

Роскошь и великолепие палат вельмож доходили до высшей степени азиатского сказочного волшебства. Гр. Головина рассказывает про Потемкина, что в те дни, когда у него не было бала, гости собирались в диванной комнате. Мебель обита была тканью серебряной и розовой, в таком же виде был обит и пол. На красивом столе стояла филигранная курильница, в которой горели аравийские благовония. Князь обыкновенно носил платье с собольей опушкой, алмазную звезду и ленты георгиевскую и андреевскую. За столом служили великорослые кирасиры, одеты в красные колеты. На голове были черные меховые шапки с султаном. Перевязи их были посеребрены. Они шли попарно и напоминали театральных солдат. В продолжение ужина роговой оркестр иснолнял лучшие симфонии и т. д.

В описываемое время в большом обыкновении были прекрасные балы публичные, под названием „дворянских“. Число гостей на них было ограничено, и сюда съезжалась лучшая публика. Были также балы, называвшиеся „английскими". В этих балах участвовали иностранные негоцианты. Билеты для входа на бал продавались по 25 рублей с персоны.

Общество в гостиных разделялось на молодых и пожилых. Старики говорили со стариками, молодежь слушала последних почтительно, не смея вмешиваться в разговор. Вежливость с женщинами простиралось до того, что подать салоп, поднять платок, отыскать лакея, карету незнакомой дамы, проводить ее — входило в обыкновенную обязанность каждого.

Дешевизна всех жизненных припасов в то время делала жизнь в Петербурге для всех сословий возможной. В то время ходили в обращении деньги более всего медные. Даже жалованье и пенсии выдавались из присутственных мест медными монетами. Так известный ветеран русской сцены, современник обоих Волковых и Дмитревского, актер Шумский, проживший более ста лет на свете, находясь на пенсии, квартировал у кого-то из своих родственников на седьмой версте по Петергофской дороге. Шумский каждый месяц приходил за своим месячным пенсионом в Кабинет, который помещался в доме, где теперь находится здание Императорской Публичной Библиотеки; здесь он получал обыкновенный двадцатипятирублевый мешок медных денег, взваливал его на плечи и относил домой, никогда не нанимая извозчика. Мешок таких денег весил полтора пуда. До вступления на престол Екатерины чекань медных денег выходил в 32 рубля из пуда⁶; всех выпущенных медных денег с 1700 по 1762 год было на 80707453 руб.⁷. „Для улучшения обращения денег, от которого, — как сказано в указе от 29-го декабря 1768 года, — зависит благоденствие народа, цветущее состояние торговли, и дабы отвратить тягость медной монеты, затрудняющей ее оборота и перевозъ“, были введены в России к употреблению бумажные деньги, или ассигнации⁸. При самом начале ассигнаций было выпущено на сорок миллионов рублей, четырех достоинств: в 100, 75, 50 и 25 рублей. Материал для делания первых ассигнаций состоял из старых дворцовых салфеток и скатертей. Новость предмета и появление фалшиивых ассигнаций затрудняли вначале обращение бумажных денег. В 1786 году Екатерина велела уничтожить 75-рублевые ассигнации и прежде выпущенные обменить на новые, другого вида и пяти достоинств — в 100, 50, 25, 10 и 5 руб. В то же время число выпущенных ассигнаций увеличено было еще 60 миллионами рублей. В 1796 году, число всех ассигнаций простиралось до 150000000 рублей. По 1815 год выпущено было в обращение ассигнаций на 577000000 рублей. Затем уже к 1 января 1857 года, находилось в обращении кредитных билетов на 689299884 рубля.

По выпуске ассигнаций в 1769 году, средняя цена ассигнационного рубля на серебряную монету была 99 коп., в 1771 году — 98 коп., в 1772 году — 97 коп., в 1774 году — 100 коп., с 1775 по 1783 — рубль стоил в 99 коп.; затем по 1786 — 98 коп., в 1788 году, опустился до 92³/₅ коп.; в 1790 году стоил 87 коп., в следующем году — 81¹/₃ коп., в 1792 году — 79¹/₃ коп. и в 1794 году дошел до 70 коп., а в 1795 году до 68¹/₂ коп.

Для объяснения причины такого значительного упадка нашего денежного курса поручено было князю Юсупову и графам Миниху и Воронцову, приглася знатнейших российских и иностранных купцов, отобрать от них мнения о способах к возвышению курса.

По обсуждении этого предмета, признан был причиной падения денежного курса чрезмерный привоз иностранных товаров. Комиссия нашла для возвышения курса необходимым убавить привоз к роскоши служащих иностранных товаров, разрешить выпуск хлеба, для прекращения между торгующими подлогов и обманов издать „Банкрутский устав“, завести купеческий банк для ссуды купцам денег под заклад товаров, учредить должность банкира для выгоднейшего производства денежных за границу переводов⁹. Количество взимаемого роста на занятия деньги в то время было по 12, 15 и 20 процентов в год, с вычетом процентов вперед.

Первый преобразовал в России монетную систему Петр Великий. В 1701 году, были чеканены первые русские золотые червонцы 118 на фунт 93^1/₂ пробы, также двойные червонцы, двухрублевики и рублевики золотые; до Петра золотой монеты в торговом обороте не было. Государи только в редких случаях чеканили золотые деньги и давали в награду лицам, которых желали отличить по заслугам. В том же году была чеканена первая серебряная полтина, а в 1704 году первые серебряные рубли. В 1700 году, Петр повелел чеканить медные денежки и полушки — 12 рублей 80 коп. из пуда меди.

Подделка ассигнаций, как и медной монеты, производилась преимущественно в Польше евреями, в сообществе разных иностранцев. Подделка монеты была очень легка, так как нарицательная цена пятикопеечников петровского чекана в шесть разъ превосходила действительную цену меди¹⁰. Эта высокая цена медных денег приносила большой вред государству. Польше жиды подделывали пятикопеечники, привозили в Poccию и разменивали их на серебряные рубли, приобретая этим путем прибыли до 400 процентов и более.

Фальшивые ассигнации были известны в то время шкловской работы, фабриковали их два брата граф Зановичи, родом далматы, вместе с карлами известного Екатерининского фаворита, генерал-лейтенанта Семена Гавриловича Зорича, основателя шкловского кадетского благородного училища.

Около 1781 года, стали распростроняться слухи о подозрительпых сторублевых ассигнациях, которыя ходили в Шилове. Следуя в Могилев, князь Потемкин заехал в Шклов к Зоричу. Вечером, когда князь был у себя в комнате, к нему явился шкловский житель, еврей Давид Мовша, и настоятельно просил позволения поговорить с ним наедине. Князь велел допустить его. Оставшись вдвоем, Мовша подал князю сторублевую ассигнацию. Князь долго и внимательно рассматривал ее и, не найдя в ней ничего особенного, с досадой спросил Мовшу:

— Ну, что же тут, покажи!

Тогда еврей показал, что вместо ассигнации написано ассишация.

— Где ты ее взял? — спросил Потемкин Мовшу.

— Если вашей светлости угодно, я вам через полчаса принесу несколько тысячъ.

— Кто же их делает?

— Камердинер графа Зановича и карлы Зоричевы, — отвечал Мовша.

Потемкин, дав Мовше 1000 рублей, приказал променять их на фальшивые и доставить ему в местечко Дубровку. (Местечко это принадлежало Потемкину и находилось в 70 верстах от Шилова). Сюда были вызваны князем губернатор Энгельгардт и председатель уголовной палаты Малеев. Немедленно было пристунлено к делу. Графы Зановичи были арестованы. Следствие показало, что один из братьев виновен в привозе из-за границы заведомо фальшивых ассигнаций и, кроме того, оба были заподозрены в самом делании их. Зановичи были заключены в Нейшлотскую крепость на пять лет, а по прошествии этого времени были отправлены в Архангельск для высылки за границу.

¹ - Когда князь Белосельский был взят из полковников в камер-юнкеры, то он, по словам В. С. Попова (известного статс-секретаря Екатерины II), благодарил государыню и за себя, и за полк за избавление от худого полковника.

² - Бальтазар Галуппи, итальянец, был вызван Екатериной в Poccию стариком 63-х лет; он нашел наш оркестр в очень печальном виде, не умевшими отличить простых оттенков piano и forte.