Город капризнее женщины Зябко закутан в туман.

Сопок вершиной увенчанный,

Пеной прибойною пьян.

К бухте прильнувший так вкрадчиво,

Солнца закатом изранен,

Город — монах из Боккаччо В пепельно-серой сутане.

Во Владивостоке на нас сразу же навалились экспедиционные заботы. Первое — размещение людей по каютам. Они одно- и двухместные. Операция очень ответственная. На четыре месяца определяются соседи, условия работы (ведь вся письменная научная продукция создается обычно в каютах), а может быть, и взаимоотношения.

На судне постоянно масса разного народа. Многочисленные экскурсии из учреждений, институтов, школ с интересом осматривают все и просят рассказать об экспедиции. Рассказываем. Понимаем, что у нас очень интересная, даже экзотическая профессия, и стараемся поделиться своими впечатлениями и планами. Но ведь многие не могут попасть на судно. Решили устроить пресс-конференцию. Собрались корреспонденты газет, радио, телевидения. Теперь о нашем рейсе могут узнать все желающие. Пришли пожелать нам успеха руководители Приморского края и Дальневосточного научного центра Академии наук. И помогли в решении наших нелегких предотходных проблем.

Наш капитан — Михаил Васильевич Соболевский делился своими трудностями только в самых крайних случаях. Но в его каюте постоянно решались жизненно важные для рейса проблемы. Трудно, очень трудно оторваться от стенки исследовательскому судну. Срочно доставлялись на судно недополученные грузы. В трюмы в беспорядке (да простит нас старпом!) сваливались последние продовольственные заказы, материалы, приборы, научное оборудование.

Врачи придирчиво листают санитарные книжки и международные сертификаты о прививках: «Где прививка от холеры? Почему нет заключения хирурга о здоровье?» То одно, то другое.

Последние письма домой. Станция междугородных переговоров забита «менделеевцами». Не забыть семичасовую разницу во времени с Москвой, Ленинградом, Геленджиком, а то позвонишь утром, а там глубокая ночь, переполох в доме.

Наконец, вроде бы все. Завтра утром снимаемся. Владивостоковцы пораньше расходятся домой — прощаться. Хуже всего вахтенным. Последние часы и вне дома! Семьям разрешено в таких случаях побыть на борту. А мы, с Запада, давно уже распрощались с домом. Наших родных здесь нет — они далеко. Вот уходили в море из Калининграда — приезжали. Когда провожать, а когда встречать.

Утром все на месте. Последние прощания и объятия, последняя перекличка с провожающими.

Полоса воды между бортом и берегом увеличивается сначала медленно, потом все быстрее. Да и теперь это не земля, не порт, не город — это берег. На многие месяцы плавания суша становится берегом. И в разговорах, и в воспоминаниях, и даже в официальных бумагах: там, на берегу; сошли на берег.

И морская терминология в том же стиле. Береговые огни и знаки, лоция берегов Японского моря. В нашем длинном и во времени и в пространстве рейсе на капитанском столе, в каюте и в штурманской рубке сменится много толстых книг под названием «Лоция». Австралия, Океания, Новая Гвинея... И только в конце плавания опять появится «Лоция берегов Японского моря».

До свидания, Владивосток! Прощаемся на четыре месяца.

В самой сложной ситуации в начале и в конце плавания оказываются морские геофизики. У всех других специалистов активные работы начинаются с приходом в намеченный район. Там судно останавливается, за борт отправляются приборы, со дна морского приходят набитые грунтом и живностью тралы, в толще вод работают самописцы, сообщая температуру и состав воды океанских глубин. А геофизики работают самыми современными способами. Остановки судна им нужны лишь для отдельных видов работ, остальные проводятся на ходу.

Равномерно успокаивающе чиркают на бумаге черные полосы — эхолоты пишут профиль рельефа морского дна. С кормы убегает на 300 метров в океан толстый кабель, по которому в лабораторию бегут сигналы магнитного поля Земли. Щелкает цифропечатающая машина, из-под валиков выползают цифры значений магнитной напряженности в этой точке Земли.

В этом рейсе первые работы для большинства взятых на борт сухопутных, да и морских специалистов начнутся только на Новой Гвинее. А до нее еще далеко. Мы идем по следам Миклухо-Маклая в Сингапур. Там можно запастись пресной водой и свежими продуктами на следующий большой отрезок плавания вдали от больших портов. Так что не только след нашего соотечественника, но и насущная необходимость заставляют идти туда. На судне в это время осваиваются лаборатории, добываются из трюмов необходимые грузы.

Боцманская команда заканчивает приведение палубы в нормальный, блестящий до неправдоподобия вид. Постепенно следы погрузочных беспорядков бесследно исчезают. Вместо наваленных недавно ящиков открылась свежая деревянная палуба с просмоленными пазами. На ней уже устанавливается стол для пинг-понга. В салоне повешена новенькая, с иголочки, таблица начинающегося шахматного турнира.

А геофизики начали свою непрерывную четырехмесячную вахту сразу по выходе из залива Петра Великого. Был соблазн — пропустить Японское море. Но еще в Москве выяснилось, что остающимся дома коллегам необходим профиль вдоль западной части моря — как раз по нашему маршруту. Пришлось сделать.

Все-таки трудно привыкать к огромным прыжкам технического прогресса. Даже когда он задевает твою или близкую специальность. Знакомый радиоэлектроник как-то рассуждал: «Все знаю, схему сам составить могу, лекцию прочитать, уравнения вывести — словом, в телевизоре для меня ничего загадочного нет. Но вот смотрю на экран и не могу осознать — как это на стекляшке люди двигаются, танцуют, поют — уму непостижимо».

На судах радиосвязь воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Связь с Москвой, с Владивостоком, с любым местом. Когда попадаешь в район плохого прохождения радиоволн, весь сарказм выплескивается на радистов — не способны, мол, свою работу исполнять!

Вызывают из штурманской рубки — «Витязь» просит на связь. Он от нас примерно в 3500 км проводит биологические исследования к северу от Новой Гвинеи. Еще в Москве сговаривались, если по времени получится — встретиться в океане, обменяться информацией, некоторыми дефицитными материалами и приборами. И вот вызов. В радиорубке трубка на вид обыкновенного телефона и в ней голос начальника 50-го юбилейного рейса «Витязя» Михаила Евгеньевича Виноградова: «Поздравляю с началом экспедиции!» А потом подробный разговор о сроках, широте, долготе, ближайших планах. Непривычно, хотя это уже не в первый раз, — разговор в море с судна по телефону. Пришел конец известному морскому розыгрышу: «Слушай, тебя жена позвонить просила». Привыкший уже к своему плавучему дому неофит снимает трубку телефона, связывающего помещения судна, и начинает набирать домашний номер. И лишь через минуту, осознав розыгрыш, говорит нечто шутнику. А теперь можно. Снимаешь трубку и заказываешь девушке на московской телефонной станции номер и пугаешь домашних. Они-то и подавно к такой технике еще не приучены. Правда, такие вещи можно проделывать только из Индийского и близких к дому районов Атлантического океанов. Из других мест обычно ничего не слышно.

Трехдневные разговоры с «Витязем», анализ взаимных возможностей показали, что встреча, к глубокому нашему огорчению, не состоится — расходимся во времени и пространстве.

Радиостанция нагружена полностью. Все торопятся послать с моря телеграммы родным и друзьям. Радисты завели финансовые ведомости — началось негласное соревнование, кто в конце плавания окажется рекордсменом по телеграфным расходам. Летят точки и тире по служебной линии — ежедневно сообщаются координаты и состояние дел в институт и в отдел морских экспедиционных работ АН СССР — Ивану Дмитриевичу Папанину. Идут переговоры с Сингапурским портом о заходе и снабжении, летят телеграммы иностранным ученым и администраторам с датами наших заходов. Запросы, ответы, поздравления, приветствия, пожелания... Бьется нормальный пульс экспедиции.

В 1965 году Сингапур стал независимым государством. В этом городе-государстве происходят заметные перемены. В 1967 году это был прежде всего торговый город, где продавались товары со всего света и только продовольствие было местного производства. Сейчас возникла собственная перерабатывающая промышленность, судоремонтные заводы выполняют заказы многих стран, появились новые отели — ведь Сингапур привлекает многочисленных туристов.

За короткое время стоянки в Сингапуре, конечно, никаких серьезных исследований организовать нельзя, да и заход наш в этот город не предусматривался научной программой. Поэтому каждый удовлетворял свою любознательность в меру сил и интересов. Какие обязательные достопримечательности должен осмотреть приезжий человек в Сингапуре? Если верить рекламным проспектам, их великое множество. Экзотические рестораны с малайской, китайской, индийской кухней, поездки по океану, рыбная ловля ночью... Это все не для нас, мы не туристы. Отбираем только два «объекта»: знаменитый «Тайгер балм парк» — «Тигровый парк» и ботанический сад. «Тайгер балм парк» ничего общего не имеет с собственно парком. Это собрание ярких лубочных картин и скульптур, созданных по сюжетам древних китайских легенд, порой нравоучительного содержания. «Тайгер балм парк» был построен и, так сказать, подарен Сингапуру изобретателями знаменитой тигровой мази, которой и теперь бойко торгуют в лавках города.

Очень интересен аквариум, где содержатся характерные представители фауны островов, пресноводные и морские животные. Особенно сильное впечатление производят довольно крупные акулы и огромные морские черепахи.

Сингапурский ботанический сад — один из четырех крупнейших ботанических садов в тропиках. Кроме него широко известны Калькуттский, Шриланкский и Богорский. Он основан в 1859 году и знаменит своим богатейшим собранием тропических растений, прекрасным гербарием. Особенно интересна богатая коллекция орхидей. Общее число видов этих необычайно красивых растений разной окраски, тончайшего рисунка цветов достигает 45 тысяч. В Сингапурском ботаническом саду можно увидеть 17 тысяч видов орхидей.

Сотрудники ботанического сада и кафедры ботаники местного университета специально приехали на наше судно, чтобы встретить А. Л. Тахтаджяна и познакомить его со своими научными работами и коллекцией тропических растений.

Еще одна поразительная достопримечательность Сингапура — заповедный тропический лес в центре города. Небольшой участок его сохраняется в неприкосновенном виде 150 лет. Здесь собрано около 2000 различных видов тропических растений, почти все наиболее характерные представители малайской флоры, в том числе такое редкое и древнее цветковое растение, как аромадендрон из семейства магнолиевых.

Территория Республики Сингапур всего 581 кв. км, население более 2 млн. человек. В сущности почти все живут в столице — единственном городе страны. Национальный состав населения — 75% китайцев, 12% малайцев, 8% индийцев. Поэтому здесь говорят по-китайски, малайски, тамильски и на английском языке.

Кратковременное пребывание в Сингапуре окончено. Все участники экспедиции на борту судна. Мы снимаемся с якоря поздно вечером. Капитан принимает решение идти кратчайшим путем на Новую Гвинею, оставив остров Борнео южнее линии курса.

На борту продолжается уже начавшаяся ранее подготовка к очень важному этапу работы экспедиции — исследованиям в деревне Бонгу, где 100 лет назад высадился Н. Н. Миклухо-Маклай.

В экспедициях Института океанологии всегда принято учреждать научно-технический совет во главе с начальником экспедиции. Это собрание начальников отрядов и представителей экипажа (капитан, первый помощник капитана, главный механик, руководитель инженерной группы). На заседаниях совета обсуждаются организационные вопросы, общая программа экспедиции, научные отчеты и многое другое, что требуется по ходу дела для информации или для принятия организационных решений. Научно-технический совет — это орган управления экспедицией. Помимо него работал научный семинар, которым руководил Ю. П. Непрочнов. На семинаре каждая группа ученых обстоятельно докладывала о своей научной программе. Мы задавали друг другу множество вопросов, высказывали сомнения, словом, это были вольные беседы специалистов разного профиля.

На семинарах каждый участник экспедиции говорил не только о программе работ, но и о своих мечтах, сомнениях. Это было очень важно для всех нас, а особенно для автора этих строк, пока он еще не представлял себе достаточно точно интересы и характер «коллективного натуралиста». Постепенное взаимное знакомство с задачами и методами сближало нас, каждый мог сопоставить возможности и стремления других групп и, наконец, получал достаточно точное представление о будущем наших частных и общих исследований.

Стоит привести один пример.

На семинаре этнографов обнаружилось, что большинство океанологов имеет лишь приблизительное представление о проблемах этнографии Океании и методах этнографических полевых исследований. Тумаркин и его коллеги подробно отвечали на вопросы, разъясняли цели и методы советской этнографии. Сделано это было так четко, живо и интересно, что научный семинар превратился в серьезное обсуждение проблем, стоящих перед этнографами нашей экспедиции. На других заседаниях этнографы с интересом обсуждали проблемы биологии, геофизики и т. д.

Переговоры с К. Саймонсом начались с того, что он заявил о своем живейшем интересе к программе этнографов. Он предупрежден о нашей экспедиции, хорошо понимает задачи этнографов и будет сам помогать исследованиям в деревне Бонгу.

К. Саймонс объясняет, что начал службу на Новой Гвинее 22 года назад еще совсем молодым человеком в должности патрульного офицера. Он хорошо знает местные условия и дает дельные советы относительно организации работ. Нашим географам он передал хорошую карту побережья, но несколько скептически отнесся к их намерениям отправиться на судовой автомашине в предгорья хребта Финистер. «Сейчас период дождей, — говорит Саймонс, — лучше мы доставим географов к району лесоразработок на нашей машине, а дальше придется совершать пешеходные маршруты. Все равно по размокшим от дождей склонам нельзя проехать даже на тракторе. Я отправлю с географами опытного человека, который поможет организовать небольшую базу».

Так улаживаются одна за другой наши проблемы, и все мы вполне удовлетворены любезным отношением Саймонса.

Вскоре на судно приезжает директор местного департамента лесоводства Д. Уомерсли со своим помощником П. Райяном. Оказывается, он хочет видеть А. Л. Тахтаджяна. Выясняется, что Уомерсли прилетел из города Лаэ специально, чтобы пригласить Тахтаджяна посетить местный ботанический сад и совершить экскурсии в близлежащие горные районы.

Это предложение очень заманчиво для А. Л. Тахтаджяна. Обсудив ситуацию, предлагаем отправить в Лаэ вместе с Тахтаджяном Белоусова в качестве помощника и для проведения геологических наблюдений.

Итак, Тахтаджян и Белоусов летят в Лаэ, географы во главе с Каплиным отправляются в горы по долине реки Гогол, а все остальные отплывают в залив Астролябия (Астролейб) к Берегу Маклая, поближе к деревне Бонгу.

Биологи Л. И. Москалев и Ю. А. Рудяков готовят со своими коллегами водолазное снаряжение. Все акваланги приведены в рабочее состояние. Ю. А. Рудяков не только серьезный специалист в области биологии моря, но и квалифицированный аквалангист. В нашей экспедиции ему поручено возглавить все водолазные работы. Это очень серьезное и ответственное дело. Есть области деятельности, где необходимо строго соблюдать все пункты правил техники безопасности. К ним принадлежат водолазные работы, в том числе погружения с аквалангом. Кроме того, в тропиках, на коралловых рифах возникает еще много опасностей, потому что на рифах живет множество ядовитых животных. К некоторым медузам, например, опасно далее прикасаться.

Я подробно расспрашиваю наших специалистов Д. В. Наумова, А. Н. Голикова, Л. И. Москалева о ядовитых животных. Они сообщают много подробностей и иллюстрируют свои «страшные истории» фотографиями из трехтомной американской монографии. Я с ужасом спрашиваю: «Что же делать? Может быть, воздержаться от подводных исследований?» Дружный хор отвечает мне: «Метод непосредственных наблюдений для биологов, изучающих жизнь коралловых рифов, незаменим». Запретить водолазные работы совершенно невозможно. Меня успокаивают, говоря, что для безопасности важны две вещи: совершенно четкая дисциплина и знания. Первое понятно, и здесь все мои надежды на Рудакова. Я уверен, что дисциплина будет. Тот же хор объясняет мне, что работать будут в хороших защитных костюмах, по системе — каждый работающий обеспечивается страхующим водолазом. Он предупредит об опасности, а в случае необходимости защитит работающего. «А всех опасных животных мы знаем «в лицо»»,— сообщает мне Наумов. «Правда, наш новый знакомый из Маданга, Руди Цезарь, предупредил, что мы можем встретить под водой крокодилов, и советовал внимательно осматриваться особенно вблизи устьев рек, где вода мутная»,— с улыбкой провозглашает Москалев. Но, понимая мое состояние, тут же успокаивает: «Вот видите, как важны знания! Зная обо всех возможных опасностях (в том числе и о крокодилах), биологи будут особенно бдительны».

Теперь начальник экспедиции обязан соблюдать спокойствие, но никакого покоя я не чувствую. Очень много риска в этих подводных исследованиях биологов. Можно не прикасаться к ядовитому животному, работать в специальных перчатках. Ну, а если появится акула? Вспоминаю свои беседы со знаменитым французским исследователем Жак-Ивом Кусто. Он объяснял, что аквалангисту не угрожает нападение акулы, это проверено практически им самим и его товарищами. Для защиты от акул в некоторых случаях применяются клетки- убежища, но Кусто говорил, что это необходимо только в том

случае, когда в воду опущен кусок рыбы или мяса, привлекающий и очень возбуждающий акул. Правда, Кусто и его товарищи имеют при себе небольшую металлическую палку для того, чтобы оттолкнуть слишком назойливую акулу, но и все.

Лишь после окончания экспедиции я до конца поверил в сноровку, дисциплину, опыт, осторожность наших аквалангистов. Было множество погружений, две или три встречи с акулами, но не было ни одной серьезной травмы.

Начальник геоморфологического отряда В. С. Медведев, а также О. К. Леонтьев, Ю. С. Долотов, В. В. Калиненко, К. К. Орвику тем временем готовили снаряжение для исследований прибрежной зоны. Их программа на Новой Гвинее была согласована с географами, и они должны были получить материал о строении дна и распределении типов донных отложений. Кроме того, им предстояло изучить морские террасы, свидетельствующие об изменениях уровня океана и тектонических движениях на самом острове.

С нами находится корреспондент газеты «Известия» М. А. Ростарчук, который раньше нас прилетел в Маданг. Ростарчук будет участником экспедиции от Маданга до Сиднея. Это очень важно для нас и подчеркивает значение экспедиции. О работе экспедиции будут знать все и, конечно, особенно приятно будет читать корреспонденции Ростарчука нашим близким и друзьям.

Этнографы будут жить в деревне Бонгу несколько дней. Саймонс говорит, что на берегу, поблизости от деревни, есть хижина — гостиница для приезжих. Он надеется, что в ней будет удобно. Можно быстро дойти до деревни и работать все светлое время суток. Правда, сейчас сезон дождей, и температура воздуха около 30° и днем и ночью.

Материально-техническое обеспечение отряда этнографов входит в ведение заместителя начальника экспедиции А. Е. Погосова. Он заботится об их питании, организует быт, словом, делает все, чтобы этнографы посвятили свое время только исследованиям. А. Е. Погосов — опытнейший экспедиционный работник и добрейшей души человек. Он много лет работал в Арктике, был комендантом Ледяного лагеря челюскинцев после гибели судна во льдах Арктики, летал в качестве штурмана полярной авиации. Его жизнь — это почти непрерывные приключения, и его рассказы в кают-компании неизменно собирают большое число слушателей.

Этнографы готовят снаряжение, еще раз уточняют программу работ и распределение обязанностей. Каждый из них ждет

встречи с неизвестным. Каждый формулирует свои вопросы, а псе вместе они уже испытывают на прочность руководство экспедицией: нельзя ли поработать в деревне Бонгу не четыре, а семь дней, ведь этого события они ждали с величайшим нетерпением много лет. Не могу сказать, что я не сочувствую этнографам. Но я все время должен думать о гармонии составных частей «коллективного натуралиста». Экспедиция только начинается. Впереди еще основные работы геофизиков, геоморфологов,- биологов. Нет, решительно невозможно поддаваться мольбам этнографов. К тому же мы точно условились о встрече и Маданге с группой Каплина, с Тахтаджяном и Белоусовым.

Впоследствии много раз мне и Белоусову приходилось сталкиваться с подобным неразрешимым вопросом. В составе экспедиции были две группы ученых, интересы которых явно противоположны. Геофизики стремились в открытый океан, и их задачи требовали систематической и длительной работы вдали от островов. Этнографы, биологи и географы, наоборот, призывали к берегу, на острова, и требовали длительных стоянок судна в лагунах атоллов. Все-таки сложный был характер у нашего «коллективного натуралиста»!

На Новой Гвинее главное — работа этнографов. Ведь экспедиция посвящена юбилею Н. Н. Миклухо-Маклая, и главный предмет исследований — папуасы деревни Бонгу. Среди нас — крупнейший специалист по этнографии Новой Гвинеи Н. А. Бутинов. Он мечтал о встрече с папуасами без малого 25 лет, и поразительно его вдохновение, взволнованность.

Однажды я спросил Н. А. Бутинова, как он пришел к этнографии. Его ответ был обстоятельным и точным. Он объяснил, что хотел стать филологом, но при поступлении в Ленинградский университет не добрал одной десятой балла на приемных экзаменах. Будучи человеком упорным, он отправился к декану факультета и после некоторых колебаний согласился на предложение быть зачисленным в группу этнографов. Впоследствии он надеялся перейти к филологам.

Но случилось то, что до сих пор Бутинов вспоминает с удивлением и трепетом: «...в нашу аудиторию (и в мою жизнь) вошел низкорослый человек с большой головой, с мохнатыми бровями, с огромным ртом. Он сел за стол и долго молчал, разглядывая нас и снисходительно улыбаясь. Затем, выкрикнув первое слово, он уже никогда не говорил на лекциях обычным голосом. Он кричал, и пена летела с его губ».

Это был профессор Винников. Он открыл юному студенту увлекательный мир этнографических поисков, разбудил неутомимый интерес к этой науке.

Вскоре Бутинов начал изучать труды Миклухо-Маклая, и вот уже двадцать пять лет он занимается изучением населения Новой Гвинеи.

За это время он ни разу не видел предмета своих исследований, не соприкасался с ним, и наступил именно тот момент, которого он долго ждал. Он знал каждую деталь, малейшую заметку в дневниках Миклухо-Маклая и иностранную литературу за сто лет, прошедших после Маклая.

Можно только позавидовать Н. А. Бутинову. Не всем удается найти свое призвание. Многие молодые люди продолжают поиски годами, ошибаются, переживают свои промахи, а иногда слабеют духом и смиряются с тем, что любимое дело так и не удалось найти. Работают, служат, но без увлечения, без того самого главного, что делает жизнь интересной, полной поисков и что дает удовлетворение...

В Маданге наши этнографы обнаружили очень интересный магазин-музей. В большом помещении выставлены для продажи разнообразные кустарные изделия из дерева: фигурки людей, маски, чучела крокодилов, копья, стрелы и другие предметы. Это сувениры для туристов. Но, видимо, туристов здесь почти не бывает. Попасть в Маданг можно только самолетом, а это стоит дорого. Пассажирские туристские суда в Маданг не заходят.

В нижнем этаже магазина помещаются мастерские, где изготовляют дешевые сувениры, а рядом есть великолепный склад-музей подлинных шедевров папуасского искусства. Знаменитые папуасские маски, резные фигуры предков, огромные сигнальные барабаны-барумы, музыкальные инструменты — все это редчайшие предметы, собранные в различных районах Новой Гвинеи и на близлежащих островах. Каждый предмет был тщательно документирован. Имелись точные указания о месте его изготовления, о ритуальном назначении, и была проставлена довольно высокая цена.

Этнографы изучили эту уникальную коллекцию и отобрали несколько предметов для Музея антропологии и этнографии имени Миклухо-Маклая в Ленинграде.

Недалеко от Маданга есть деревня Ябоб, куда ведет хорошая дорога, и этнографы успели съездить в эту деревню. Мак- лай был в деревне Ябоб один день и в своих дневниках отметил, что жители встретили его радушно, просили остаться. В те времена в деревне изготовляли гончарные изделия, которые распространялись по соседним деревням в обмен на продукты, выращиваемые на плантациях.

Саймонс отправляется в деревню вместе с представителями местного самоуправления, чтобы предупредить жителей о прибытии советских ученых.

Этнографы четко разработали план и распределили обязанности. Д. Д. Тумаркин и И. М. Меликсетова будут изучать социальные и культурные изменения в жизни папуасов деревни Бонгу. Им предстоит оценить и влияние цивилизации. Они будут знакомиться с организацией местного самоуправления, постановкой школьного образования, религией.

Н. А. Бутинов, М. В. Крюков и Н. М. Гиренко намерены изучить традиционную социальную организацию. Семья, община, клан, обряды, система родства — это их интересует в первую очередь. В. Н. Басилов будет знакомиться с хозяйством и материальной культурой и снимать фильм. О. М. Павловский готовится провести антропологические измерения по современной методике. Он говорит, что сто лет назад Миклухо-Маклай испытывал большие затруднения в своей работе. Ему, например, нужны были волосы папуасов, но папуасы боялись отдать ученому даже один волос с головы, и, для того чтобы их успокоить, Маклай отдавал в обмен свои волосы. Неизвестно, как сложится обстановка сейчас.

Б. Н. Путилов приготовил магнитофон и намерен записать звучание музыкальных инструментов папуасов и составить полную коллекцию записей народных песен и танцевальной музыки.

После того как я познакомился с этими планами, мне хотелось узнать, какую из своих загадок этнографы считают самой важной. Оказывается, и это подробно объясняет Н. А. Бутинов, такая загадка есть, и на нее будет обращено особое внимание.

«Мы не можем позволить себе исследования в деревне Бонгу по методу проб и ошибок, — говорит он. — Мы не можем искать то, чего уже нет, ничего не найти и уехать ни с чем. Чисто описательный метод — ничего не искать, а только смотреть и записывать — тоже непригоден.

Маклай три года изучал папуасов, обитающих на берегу его имени, но в своих дневниках и научных статьях он ни словом не обмолвился о родовых группах. Он их не искал (труды Л. Г. Моргана и Ф. Энгельса о родовом строе в то время еще не вышли в свет), и он их не нашел. Они не лежат на поверхности. Готовя к печати полное собрание его сочинений, я перерыл архивы и обнаружил небольшой листок с перечислением кварталов деревни Бонгу и указанием числа жителей в них. Каждый квартал имел свое название. Что это такое? Это могла быть просто обособленная группа хижин. Но это мог быть и род, то есть группа людей, связанная родством по одной линии (скорее всего по отцовской линии) и обычаем экзогамии, когда браки между членами рода запрещены под страхом смерти.

Мы попытаемся найти род. Мы не можем не искать его, хотя нам ясно — мы идем на большой риск. Во-первых, род мог отсутствовать даже тогда, сто лет назад — он найден не у всех отсталых племен, он не универсален для этого уровня развития. Во-вторых, род за сто лет мог исчезнуть, а реконструировать его по памяти стариков — задача столь сложная, что за пять дней нам ее вряд ли удастся решить. В-третьих, если мы не найдем род, то не сможем даже сказать, что его нет. Мы сможем утверждать, что не нашли его, хотя искали...»

Итак, наше судно стоит на якоре в бухте Константина. Высадка этнографов начинается с одного важного момента. Дело в том, что, пользуясь дневниками Маклая, Н. А. Бутинов составил бонгуанско-русский словарь, в который вошло около тысячи слов, и этнографы в какой-то степени могли объясняться с жителями деревни Бонгу на их родном языке. На Повой Гвинее существует несколько сот различных языков. В деревне Бонгу, например, говорят на языке, непонятном для жителей соседних деревень. Общим языком в Папуа и Новой Гвинее служит так называемый пиджин-инглиш. Саймонс, например, говорит с местными жителями на этом языке.

Как только началась высадка этнографов на берег, Н. А. Бутинов подошел к группе папуасов и произнес краткую приветственную речь на языке деревни Бонгу. Это произвело столь сильное впечатление, что папуасы сразу отнеслись к этнографам очень доброжелательно. Правда, появление белых людей, речь на их родном языке было странным и необыкновенным событием для жителей деревни Бонгу, но вскоре они поняли, что это люди из страны Маклая, о котором они хорошо знают по преданиям.

Пока этнографы устраивались в хижине-гостинице, наступила темнота. Около входа в хижину много папуасов, они с любопытством наблюдают «пришельцев». Выясняется, что несколько молодых бонгуанцев хорошо говорят по-английски. Это очень важно, так как значительно упростит и ускорит работу наших ученых.

Вечером в хижине-гостинице происходят переговоры этнографов с местной администрацией по поводу того, как лучше и эффективнее организовать работу. За столом сидят Саймонс,

председатель Совета местного управления, его заместитель и староста деревни Бонгу. Оказывается, папуасы района залива Астролябия собираются устроить большое торжество 17 июля, в день 125-летия со дня рождения Маклая. Жители пятидесяти деревень соберутся в деревне Бонгу, и состоится большой праздник, который продолжится несколько дней. Каждая деревня готовит свою программу — инсценировки, танцы, песни.

Это сообщение приводит этнографов в восторг. Значит, о Маклае не только помнят, но и считают его выдающейся личностью. К сожалению, этнографы не смогут присутствовать на юбилейных торжествах: «Дмитрий Менделеев» должен покинуть залив 13 июля — таков наш план.

Саймонс объясняет это представителям местного самоуправления, и после длительного размышления староста говорит: «Жители деревни Бонгу покажут людям из страны Маклая свое представление. Для этого мы просим капитана судна «Дмитрий Менделеев» подойти к мысу Бугарлом и высадиться из лодки на берег. Пусть он изобразит Маклая, а бонгуаицы изобразят первую встречу с «тамо рус». Потом мы покажем вам танцы и песни, которые мы подготовили к празднику».

На следующий вечер я спросил Н. А. Бутинова о первых впечатлениях. Вместо ответа он протянул мне несколько листов записей. Оказалось, что в пять утра он отправился один к мысу Гарагаси. Вот как это было.

«Луна скрылась. Тропинку, ведущую к берегу, можно, однако, различить в траве. Иду по тропинке, а затем по прибрежному песку. Мысленно я ходил здесь сотни раз. Приятно узнавать то, чего ни разу в жизни не видел.

По левую руку — океан, по правую — джунгли, над головой — небо, которое здесь, в шести градусах южнее экватора, особенно звездно.

Джунгли надвигаются на берег, и деревья, встав темной стеной, роняют ветви в воду. Путь по берегу закрыт. Надо опять искать в лесу тропинку. Углубляюсь в лес, нахожу. Удивительно, но все время чувствую себя как дома.

Тропинка по-змеиному извивается в траве. Скоро ей надоедает ползти по земле. Она сворачивает к берегу и ныряет в воду. Брожу по воде, ищу тропинку. Должна же она где-нибудь вынырнуть на берег! Потом, махнув рукой, отказываюсь от поисков. Слишком темно. Сажусь на ствол упавшего дерева и жду рассвета.

Ждать пришлось недолго. Метрах в ста показались три огонька, которые, мигая, приближались ко мне. Первый огонек, как вскоре выяснилось, — папироса в зубах мужчины, два других — длинные тлеющие головешки, которыми женщины согревают себя то с живота, то со спины.

Подойдя ко мне и не обратив на меня никакого внимания, они вошли в воду. Я двинулся вслед за ними. Шагов через двадцать мы встали на камень, потом прыгнули на другой и вышли на тропинку.

Папуасы идут не оборачиваясь. Когда я догнал их, женщины перебросились несколькими короткими словами. Мужчина остановился, пропустил женщин вперед и двинулся за ними. Я по-прежнему замыкаю шествие. Можно спросить дорогу в Гарагаси, но не хочется вмешиваться в ход событий.

Папуасы все чаще оглядываются на меня, и в голосах их слышится беспокойство. Видимо, мое неотступное следование за ними начинает их тяготить. Мужчина останавливается и поворачивается ко мне. Трудно в темноте разглядеть его лицо, может быть, поэтому оно кажется мне знакомым.

Английского он не знает, а я не знаю пиджин-инглиш. Остается язык бонгу.

Я произношу слова: «ади гом Гарагаси» (я, дорога, Гарагаси), «ни кабивар гом Гарагаси» (ты, показывать, дорога, Гарагаси), «ниндун ади гом кабинбон» (ты покажи мне дорогу). Слишком много слов, но я боюсь быть неверно понятым.

Папуас молча отворачивается от меня, и мы идем дальше. Теперь начинаю беспокоиться я. Понял ли он меня? Как он меня понял?

Минут через десять мужчина останавливается, женщины — тоже. Он сворачивает в лес и зовет меня за собой. Никакой тропинки, мне одному сюда ни за что бы не добраться. Еще минуты две ходьбы, и открывается вид на океан. Небольшая расчищенная площадка, на ней — памятная доска.

Папуас уходит, и я остаюсь один.

Маклай поселился здесь 20 сентября 1871 года и жил до 21 декабря 1872 года среди папуасов, которых тогда не считали даже людьми. Жил вот здесь, на этом мыске, в маленькой свайной хижине, прислонившейся к дереву, в комнатенке размером четыре квадратных метра. Кроватью ему служили две корзины. Ни одному отшельнику, зачисленному церковью в святые, не довелось испытать и половины тех лишений, какие выпали на долю Маклая».

Об этой жизни на мысе Гарагаси Маклай писал: «Чего мне больше? Море с коралловыми рифами — с одной стороны и лес с тропической растительностью — с другой, оба полны жизни, разнообразия; вдали горы с причудливыми очертаниями, над горами клубятся облака не менее фантастических форм. Я лежал, думая обо всем этом, на толстом стволе повалившегося дерева и был доволен, что добрался до цели, или, вернее, до первой ступени длиннейшей лестницы, которая должна привести к цели».

Главная загадка этнографов требовала очень тщательного расспроса жителей Бонгу о системе их родства и разделении на общинные группы. День за днем Н. А. Бутинов, М. В. Крюков, Н. М. Гиренко расспрашивали бонгуанцев о семейных и родственных связях, о том, что они помнят и знают о своих родителях, дедах, прадедах. Ученые настойчиво и многократно проверяли точность ответов разных информаторов. Постепенно возникло предположение, что деление деревни Бонгу на обособленные группы хижин (кварталы) не просто территориальное, но имеет в своей основе родовую структуру.

Род — это группа людей, связанных происхождением от общего предка по одной линии, мужской или женской. Этнографы установили, что жители каждого квартала (каждой обособленной группы хижин) ведут свое происхождение от общего предка по мужской линии. Другой признак рода — экзогамия, то есть категорический запрет браков между членами одного и того же рода. И это обстоятельство было установлено нашими учеными. Проверяя брачные пары, они выяснили, что во всех случаях муж из одного квартала, жена из другого. Муж, например, из квартала Канилю, жена из квартала Булиру, причем не было ни одного исключения. Выяснилось, что существует в деревне Бонгу и третий признак рода — общность трудовых процессов.

Как будто все главные признаки рода налицо. А раз так, то и сами жители деревни Бонгу должны как-то называть род. Установить это название оказалось очень трудно. После длительных расспросов с помощью молодых бонгуанцев, знающих английский, удалось выяснить, что существует слово «вемун».

Впоследствии этнографы много спорили о том, можно ли считать открытую ими систему деления жителей Бонгу на вемуны родовой структурой. Дискуссия, видимо, не окончена. Одни считают, что вемун — это род, другие — что большесемейная община. Вопрос требует дополнительных исследований.

Забегая несколько вперед, замечу, что большесемейные общины, отличающиеся признаками рода, были обнаружены в некоторых других районах Океании. Каждую такую общину возглавляет старейшина, или вождь, и такая община объединяется для самых трудных производственных операций: расчистки участка, возделывания земли, лова рыбы.

В центре деревни Бонгу на площади О. М. Павловский устроил свою «лабораторию». Натянута простыня, служащая фоном при фотографировании папуасов. Павловский в белом халате и шапочке очень похож на врача. Рядом стоит стол, и И. М. Меликсетова ведет записи антропологических измерений.

Павловский делает измерения, отбирает пробы волос, фотографирует каждого папуаса в трех положениях. Очередь все увеличивается, желающих много. Уже обследовано более пятидесяти папуасов, а очередь не уменьшается. Оказывается, некоторым молодым людям так понравилась веселая игра с доктором, что они подходят второй и третий раз. Приходится объяснять, что этого делать нельзя, и молодой папуас Кокал, хорошо говорящий по-английски, регулирует очередь сам и отправляет домой особенно настойчивых.

На другой стороне деревни Бонгу группа папуасов окружает Б. Н. Путилова. На земле магнитофон, в руках у Путилова микрофон, который он перемещает ближе или дальше от певцов и музыкантов, регулируя запись, как профессиональный тонмейстер. Наблюдать работу Путилова очень интересно. Это увлекательная «игра в музыку». Вот Путилов несколько раз громко повторяет какое-то слово. Папуасы весело переглядываются, тоже повторяют это слово. Один из них куда-то уходит и тотчас возвращается с музыкальным инструментом. Это небольшой ручной барабан — окам. Тотчас же начинается исполнение сложного ритма на окаме. Путилов записывает звучание. Потом папуасы начинают подпевать, поют хором песню.

Б. Н. Путилову удалось записать звучание многих музыкальных инструментов, которые были описаны Маклаем. Даже инструмент, предназначенный для распугивания злых духов, тоже записан.

Хоровое пение под аккомпанемент весьма своеобразных инструментов составило интереснейшую коллекцию бонгуанского фольклора. Трудовые песни, связанные с сельскохозяйственными работами, песни, отображающие различные явления природы, обрядовые, в том числе похоронные, детские песни, похожие на забавные считалочки, — все это позволило составить представление о песенно-музыкальном творчестве папуасов деревни Бонгу.

11 июля жители деревни Бонгу, как и обещал староста, устроили для участников экспедиции красочную инсценировку.

Спектакль в честь «тамо рус Мак лая» начинается с пантомимы. На берег выходит капитан нашего судна. Его встречают три воина. Они настроены враждебно. Как не похожи сейчас на себя друзья наших этнографов. Их головы украшены перьями райских птиц, лица раскрашены, в руках копья, луки и стрелы. Они угрожают капитану Соболевскому...

Это вступительная сцена: появление Н. Н. Миклухо-Маклая. Маклай начинает продвигаться к группе воинов. Он совершенно безоружен. Воины угрожают Маклаю, натягивают тетивы своих луков, прицеливаются в белого пришельца. Маклай спокойно идет вперед, папуасы отступают...

Зрители бурно аплодируют артистам.

В своем дневнике Маклай довольно подробно описывает первую встречу с папуасами, и, хотя сейчас некоторые детали в изображении этой сцены неточны, три воина играют свои роли так естественно, что забываешь о времени. Кажется, что мы перенеслись на сто лет назад.

Затем все зрители переходят на центральную площадь деревни. Издалека слышится хоровое пение. На площадь выходит большая группа мужчин. Они одеты и украшены очень пестро, и опять кажется, что мы в 1871 году, так схожа эта живописная картина с описаниями и рисунками Маклая.

Несколько в стороне от основной группы останавливается старик. В руках у него небольшой ударный инструмент, в который он бьет маленькой палочкой. Это старейший житель деревни — Таног. Он подает знак, и танцоры начинают медленно двигаться, притопывая ногами и ударяя в маленькие барабаны — окамы. Звучит мелодия песни, и неоднократно повторяется возглас «ой-о». Это танец и песня о море, о том, как волны плещутся о рифы, как в рифах мечется рыба. Это песенно-танцевальная сюита о море, о природе. Таног пританцовывает и поет. Лицо его преображается. Он живет в песне, в этом танце.

Удивительное явление — народное искусство. Тут нет ничего нарочито придуманного, профессионального. Просто человек размышляет вслух, и его песня и танец выражают определенные образы и впечатления.

Вторая сюита о дороге: «О дорога, расступись, дай место, я иду». Ритм танца, мелодия, движения танцующих изображают идущих по лесу усталых охотников. Добыча тянет им плечи, ветви цепляются за обнаженное тело, идти тяжело, и дорога должна расступиться.

Новые танцы, новые песни. Вот порхают бабочки, скачет кенгуру. Вот сбежались деревенские собаки и затеяли веселую свалку. Наконец, песня о плохом человеке, который ловил рыбу и утонул. Утонул потому, что был плохим. Постепенно начинают петь все жители деревни, обступившие танцоров. Да и нам, зрителям, тоже хочется танцевать и петь вместе с папуасами.

Концерт окончен. Мы бурно выражаем свой восторг, папуасы весело смеются.

Н. А. Бутинов произносит речь на языке бонгу. Он говорит о Маклае, который был искренним другом папуасов, о том, что папуасы тоже были его друзьями. «Мы тоже «тамо рус» (русские люди), как и Маклай,— говорит он.— Мы приехали и увидели, что бонгуанцы помнят Маклая, что они хорошие, очень хорошие люди. Мы напишем книгу о «тамо бонгу». «Тамо рус» и «тамо бонгу» — люди одной Земли, «тамо рус» и «тамо бонгу» — братья».

Эту же речь Бутинов повторяет по-английски, и Саймонс переводит на пиджин-инглиш.

Праздник окончен, и мы приглашаем желающих посетить наше судно. К нам в гости отправляются участники представления, староста, учитель, большая группа мужчин и женщин. На судне гостям приготовлено угощение, в кают-компании идет показ кинофильмов. Фильм «Пес Барбос и необыкновенный кросс» был воспринят с восторгом, не меньшее веселье сопровождало фильм «Шайбу, шайбу».

На следующий день этнографы продолжали свою работу. Н. А. Бутинов отыскал Танога и показал ему несколько копий портретов папуасов, сделанных сто лет назад Маклаем. Таног спокойно смотрел на незнакомые лица, но вдруг оживился и сказал, что одного человека он помнит. «Как его зовут?» — спросил Бутинов. Таног ответил: «Асол». Это было правильно. Таног родился на рубеже нашего столетия (конечно, он не знает, сколько ему лет, но, вероятно, больше 70). После отъезда Маклая из Бонгу Асол жил еще лет 25 - 30. Мальчик Таног знал старика Асола и не забыл его. Бутинов передает Таногу все портреты, и тот обещает показать их старикам из других деревень 17 июля, когда будет общий праздник в честь Маклая. Быть может, старики узнают еще кого-нибудь и назовут имена друзей Маклая, изображенных на портретах.

Наступил последний день пребывания этнографов в деревне Бонгу. Пришло время прощаться с новыми друзьями. Поздно вечером Бутинов и Путилов отправились на берег и встретились с группой папуасов. Тут произошел разговор между «тамо рус» Н. А. Бутиновым и «тамо бонгу» Макингом. Говорили они по-бонгуански.

— Когда ты уедешь? — спросил Макинг,

— Завтра.

— Когда приедешь опять?

— Не знаю.

Наступила пауза. Макинг порылся в сумке, достал ананас и дал его Бутинову. Бутинов снял с головы легкую кепку с козырьком и надел на голову Макинга.

— Как называется деревня, в которой ты живешь? — спросил Макинг.

— Ленинград.

— Это большая деревня?

— Очень большая.

Бутинов запевает «Подмосковные вечера». Папуасы подпевают все увереннее, и на Берегу Маклая звучит русская песня. Ее поет хор папуасов. Б. Н. Путилов затягивает «Калинку». Хор подхватывает мелодию, и над сверкающей водой бухты, за тридевять земель от Советского Союза папуасы поют народную русскую песню. Они прощаются со своими друзьями из страны Маклая.

После экспедиции Бутинов не раз говорил мне, что сейчас у него совершенно другое восприятие работ иностранных ученых и иное отношение к ним. Он легко видит неточности, неполноту и ошибочность толкований некоторых явлений жизни океанийских народов. Океания из далекой и недоступной стала осязаемой и близкой. Пусть не сетуют на меня другие участники экспедиции за то, что я особенно подробно пишу об одном ученом, ведь в его жизни работа в нашей экспедиции стала событием очень важным, может быть, даже наиважнейшим.

Результаты исследований группы этнографов на Новой Гвинее очень много значат для советской океанистики. Действительно, удалось установить, что папуасы помнят о Маклае, более того, этот человек стал для них легендарным, и они в честь его юбилея устраивают праздник, на который соберутся жители 50 деревень. Уже одно это — поразительное открытие.

Лев Толстой в письме к Миклухо-Маклаю высоко оценил его научный и человеческий подвиг. «Вы первый, несомненно, опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой»,— писал он.

Предание о добром друге папуасов, борце за их права передается из уст в уста. Не потому ли жители деревни Бонгу так приветливо и доверчиво отнеслись к нам, что все мы для них были «потомками Маклая»? Как иначе объяснить тот факт, что они терпеливо ждали в очереди, когда Павловский сделает свои измерения и сфотографирует их в фас, профиль и три четверти? А чего стоит исполнение одним из стариков тайных песен, которые поют во время обряда инициации — посвящения юношей в воины? Этот древний ритуал еще сохранился в жизни папуасов и окружен глубокой тайной.

Какие же изменения произошли в жизни и быте папуасов деревни Бонгу за сто лет? Несколько изменился тип хижин, теперь они приподняты над землей и стоят на столбах. В деревне есть церковь, школа, магазин, где можно купить керосин, соль, у папуасов появилась металлическая посуда, металлические орудия труда, есть даже два или три радиоприемника. Но этнографы установили, что все приметы цивилизации составляют лишь некоторое поверхностное явление, основа жизни — способ ведения хозяйства — остался почти без изменений. Подсечно-огневое земледелие по-прежнему требует огромной затраты ручного труда. Чтобы добыть ежедневное самое скромное пропитание, папуасы целыми днями трудятся на своих огородах. Вечером женщины несут в деревню в плетенных из пальмового листа сумках-мешках ямс, таро, батат, бананы, кокосовые орехи.

Около хижин загораются маленькие костры, все готовят пищу, а на другой день — опять изнурительный труд. Мужчины в долбленых лодках с балансиром ловят рыбу, разрыхляют деревянными кольями землю на участках, подготовленных для огородов.

Примитивное хозяйство требует совместной работы всего вемуна. Вемун остается основной социальной ячейкой, коллективным владельцем земли.

Правда, бонгуанцы продают сушеную мякоть кокосового ореха — копру. Но это приносит им очень небольшие доходы, основа же хозяйства — огородничество.

Перед отходом судна из бухты Константина я решил посоветоваться с Саймонсом, какую книгу подарить учителю бонгуанской школы, чтобы он мог узнать сам и рассказать ученикам о нашей стране. Саймонс сказал, что книги по географии СССР на английском языке будут слишком сложны даже для учителя, а вот карта «Народы СССР» с кратким пояснением подойдет.

На карте были изображены в национальных костюмах почти все народы нашей страны. Ну что ж, пусть карта послужит небольшим дополнением к воспоминаниям жителей деревни Бонгу о живых потомках Маклая, с которыми их связала искренняя дружба.

Когда я возвращаюсь к событиям тех дней, всегда приходят на память две несовместимые картины. Одна из них — незабываемое представление в память о Маклае. Казалось, что это 1871 год и сейчас Маклай появится на площади среди папуасов. Он подойдет к костру и поведет неторопливую беседу о простых, но важных вещах: удачна ли была сегодня охота, как здоровье жены, как чувствует себя новорожденный, много ли расчистили леса под новый огород?

И скачок сразу на сто лет. Наше судно, залитое электрическим светом, комфортабельные каюты с кондиционированным воздухом, современнейшие научные приборы.

Впоследствии этнографы опубликовали значительную часть научных материалов, собранных на Новой Гвинее. И они выполнили обещание, данное жителям деревни Бонгу. Этнографические очерки под общим названием «На Берегу Маклая» изданы отдельной книгой.

«Дмитрий Менделеев» возвращается в порт Маданг. У всех приподнятое настроение, много впечатлений, рассказов о приключениях. Каплин весело смеется, вспоминая, как географы сбились с пути, когда уже стемнело, и пришлось возвращаться к лагерю при свете факелов. Папуасы сопровождали так группу географов от деревни к деревне, шествие было совершенно необыкновенным.

Белоусов даже несколько устал от иронических вопросов по поводу того, почему он перестал быть геофизиком и превратился в ботаника. Я тоже задаю этот вопрос, и он объясняет: даже такого небольшого путешествия достаточно, чтобы принять «ботаническую веру». Армен Леонович Тахтаджян поразительно много знает — надо видеть, как он работает в маршруте! Надо ощущать его увлеченность любимым делом. А какая четкость, выносливость, какая дисциплина. Он собирает сравнительно немного для гербария, но это именно то, что совершенно необходимо. «Шутки в сторону, я действительно становлюсь начинающим ботаником»,— говорит Белоусов.

Последний вечер в Маданге. Саймонс приглашает нас в гости. Судно в этот раз стоит на рейде, причал занят. Погода типичная для этих мест — жарко, идет дождь; он то усиливается, то чуть моросит. Саймонс встречает нас. Включен магнитофон, и дом заполняет музыка Чайковского — звучит шестая симфония. И вновь я возвращаюсь мысленно в деревню Бонгу. Песни папуасов, древние обычаи, застывшая в своей неизменности жизнь, а здесь, в Маданге, всего в 40 километрах — музыка Чайковского.

Ночью «Дмитрий Менделеев» уходит из Мадаига и направляется к маленькому острову Науру, лежащему почти точно на экваторе. Это представляет для капитана немаловажное удобство: проложив курс параллельно экватору, можно в любой момент пересечь 0° широты и «встретиться» с владыкой океана Нептуном. Праздник Нептуна — одна из самых прочных морских традиций. Ни при каких обстоятельствах капитан судна, пересекающего экватор, не решится нарушить законы общения с Нептуном. На нашем судне этот праздник организуется со всей возможной пышностью. Сочиняются соответствующие стихотворные тексты, готовятся костюмы, долго колдуют будущие черти, составляя краску для испытания новичков, сооружается специальный бассейн — купель для крещения новичков, как того требует традиция. Праздник проходит весело. Погода прекрасная, небо усыпано яркими звездами. На палубах цветная иллюминация, звучит музыка.

Пока продолжается переход к острову Науру, подводим итоги сделанного на Новой Гвинее. Для географов многое на Новой Гвинее оказалось неожиданным. Например, четкое разделение ландшафта на три типа, происшедшее под влиянием хозяйственной деятельности человека. Первый — влажные тропические леса, сохранившиеся только на поймах и низких террасах речных долин. Они не изменены человеком и сохраняются как участки для охоты. Стволы деревьев расположены довольно редко, но на высоте 15 - 30 м кроны смыкаются так густо, что солнечный свет почти не достигает земли. В таком лесу нет даже травяного покрова.

Другой тип ландшафта образуется после уничтожения (полного или частичного) первичного леса и возделывания земли под огороды. Папуасы сохранили веками созданные традиции по обработке таких огородов. Земля разрыхляется деревянными кольями, посадка таро, ямса, бананов и других культурных растений ведется с учетом рельефа и сезона года. При этом сохраняется целый ряд полезных дикорастущих растений. В течение нескольких лет такие огороды истощают малоплодородные почвы. Образовавшиеся на их месте пустоши долгое время остаются заброшенными. Лишь через 10 - 15 лет папуасы возвращаются на них, но обычно предпочитают расчищать новые участки леса.

В горной части Новой Гвинеи до сих пор сохранились большие участки безлесной территории, напоминающие саванну. Образовались они после крупных лесных пожаров. Это третий тип ландшафта.

Осматривая почву, географы обратили внимание на то, что всего лишь на 2 - 3 см от поверхности почва обогащена гумусом, ниже окраска светло-коричневая, и уже на глубине 15 см появляется вода (был период дождей). Возникает естественный вопрос: почему при таком обилии зеленой массы опада (леса ведь вечнозеленые) почвы так бедны гумусом? Г. М. Игнатьев объясняет мне, что при постоянной высокой температуре воздуха (в Маданге, например, средняя температура самого теплого месяца — мая + 27,3°, а самого холодного — июля + 26,1°) температура почвы достигает 25°. При высокой температуре и большой влажности разложение органического вещества идет очень быстро и гумуса в почве почти не накапливается. С этим связана и такая особенность первичного леса, как распространение и рост корневой системы деревьев на глубину всего 10 см.

Вот как описал Игнатьев обследованные им огороды папуасов: «Практикующаяся здесь подсечно-огневая система земледелия — одна из самых древних, существующих на Земле. Очень часто ее считают анахронизмом... Однако за многие годы папуасы... выработали столько тонких агрономических приемов, приспособленных к окружающей среде, что она превратилась в своего рода экологический феномен».

На огородах папуасы обязательно сохраняют несколько деревьев, листья которых защищают почву от прямого удара капель дождя. Посадка ведется так, чтобы растительность была многоярусной.

Еще одна особенность климата сильно влияет на сельское хозяйство. Дело в том, что плотная облачность здесь обычное явление, и это ведет к тому, что растения в условиях большой относительной влажности воздуха развиваются медленнее, чем, например, в теплый сезон умеренного пояса. Поэтому затраты труда на выращивание урожая достаточно велики.

Геоморфологи и геологи на Новой Гвинее приступили к раскрытию своей загадки вплотную. Важно было установить, как изменялся в этом районе уровень океана.

Морские волны с течением времени размывают берега, и образуются выровненные площадки — морские террасы. Если такая терраса обнаруживается на суше и ее можно проследить на некотором расстоянии от берега, значит, когда-то уровень океана был выше, чем в настоящее время. Каждый такой след служит признаком изменения уровня океана. Серия морских террас дает представление о поднятии острова в геологическом прошлом. Иногда морские террасы погружаются под уровень океана, и это свидетельствует об относительно низком его положении в те далекие времена.

На берегах залива Астролябия геоморфологи исследовали шесть террас и установили, что берега острова Новая Гвинея испытывают тектоническое поднятие. Впоследствии был определен возраст этих террас: первая, самая нижняя, образовалась несколько тысяч лет назад, самая высокая является наиболее древней — ее возраст порядка 200 тысяч лет.

По просьбе этнографов Брюханов и Суетова произвели фототеодолитную съемку деревни Бонгу, и теперь существует точный и детальный план поселка.

Биологический отряд провел на Новой Гвинее тщательные исследования берегового кораллового рифа в районе Берега Маклая. Кораллы здесь начинаются у самого берега, но в некоторых местах они сильно угнетены. Обильные дожди приводят к интенсивному стоку пресной воды в береговую зону. Распресненный слой воды, большая мутность отнюдь не способствуют процветанию коралловых колоний. Вблизи берега каждая из колоний кораллов имеет дефекты — много потемневших, порою разрушенных скелетов, много желтых мягких кораллов, здесь относительно мало моллюсков, почти нет крабов. И тем не менее береговой риф в этом районе оказался достаточно мощным. Ученые обнаружили различные виды рифообразующих (мадрепоровых) кораллов, а общая биомасса (вес живых организмов на единицу площади дна) оказалась наибольшей по сравнению с другими рифами, на которых мы работали позднее.

Вероятно, причина этого состоит в том, что обилие жизни на рифе зависит не только от современных условий. Весьма важное обстоятельство — это относительная древность острова, обильное поступление генетической информации (личинок) и постоянное снабжение биогенными веществами с суши. Новая Гвинея, Новая Каледония, острова Самоа составляют древнюю систему островов и мелководий, и это в значительной степени определяет большую биомассу береговых рифов.

Наши биологи сделали также одно открытие. В районе порта Маданг за 8 месяцев до нашего посещения произошло довольно сильное землетрясение. Город почти не пострадал, но береговой риф был полностью разрушен. Биологи тщательно обследовали место катастрофы и обнаружили на обломках рифа большое количество молодых кораллов.

Здесь представился случай измерить скорость роста кораллов в естественных условиях. Оказалось, что разные виды вырастают в первые месяцы на 5 - 8 см. Если удастся посетить риф в районе Маданга в последующие годы, то можно будет определить средний темп роста кораллов. Это действительно уникальная возможность эксперимента в природе. В научной литературе приводятся сведения о росте кораллов по наблюдениям в аквариуме, но для этих капризных животных аквариумные условия далеко не соответствуют естественным, и рост колоний может быть отличным от действительного.

Поездка на восточный берег острова в город Лаэ, которую совершили А. Л. Тахтаджян и И. М. Белоусов, была очень полезной. Заведующий отделом ботаники Департамента лесов Д. Уомерсли подробно ознакомил Тахтаджяна с работами отдела, составлением гербария, а главное — с Ботаническим садом.

Гербарные коллекции существовали здесь с 1939 года, но систематическое и интенсивное пополнение гербария началось с 1951 года. К настоящему времени коллекция насчитывает более 200 тысяч гербарных листов. Оказалось, что в отделе ботаники работают не только австралийцы, но и специалисты из Англии и Новой Зеландии. По мнению А. Л. Тахтаджяна, это самое крупное ботаническое учреждение в Океании.

Сотрудники отдела занимаются изучением флоры Папуа — Новой Гвинеи и специально экологией тропического леса. Уже опубликованы интересные работы о злаках Новой Гвинеи и девять выпусков о лесных деревьях восточной части острова. В будущем предполагается начать составление флоры — каталога видов растений — Папуа — Новой Гвинеи, причем помимо чисто научного значения этот труд будет очень важен для определения хозяйственной ценности растений, и главным образом лесов. Оказалось, что местные ботаники очень заинтересованы в том, чтобы тщательно изучить интересующий их раздел крупнейшего в мире гербария Ботанического института Академии наук СССР, так как именно там находятся дубликаты типовых образцов многих видов растений Новой Гвинеи.

Ботанический сад в Лаэ был открытием для А. Л. Тахтаджяна. Дело в том, что в печати не было ни одного сообщения о его существовании. Ботанический сад Департамента лесов был заложен в 1949 году и занимает очень большую площадь — 140 акров (56 гектаров). В состав сада вошел значительный участок естественного леса, в саду имеется коллекция очень редких панданусов, ароидных, водоем с водной растительностью, хороший орхидарий. Сад быстро растет и, возможно, в будущем станет больше и лучше знаменитых тропических ботанических садов Азии — Калькуттского, Шриланкского, Богорского.

Попутно Тахтаджян и Белоусов ознакомились в Лаэ с одним из двух местных высших учебных заведений — Технологическим институтом Папуа — Новой Гвинеи (другое — Университет в Порт-Морсби). Здесь на четырех факультетах: инженерном, архитектуры и строительства, счетоводства, делопроизводства и основных наук — учится более трехсот студентов, предполагалось в 1974 году увеличить число студентов до шестисот. В институт принимают окончивших среднюю школу, которых пока еще очень мало среди местных жителей.

Ботанические экскурсии А. Л. Тахтаджяна в предгорья и горы позволили ему ознакомиться с несколькими типами лесов: низинными и предгорными дождевыми (с подлеском), среднегорными и мшистыми (не имеющими подлеска). За исключением участков, так называемых грасслендов, или злаковников, которые обозначают места прошедших лесных поле а ров, леса сохранились везде в неизменном состоянии. Некоторые породы деревьев объявлены заповедными, в частности высокоствольные хвойные араукарии двух видов. Есть заповедные участки мшистого леса, где произрастают прекрасные экземпляры таких интереснейших растений, как нотофагус, хвойные филлокладус, цедрус и агатис, представители лавровых, миртовых и вересковых, древовидные папоротники и многочисленные эпифиты — мхи, печеночники, папоротники, орхидные.

А. Л. Тахтаджяну удалось собрать плоды, образцы древесины и семена очень интересных примитивных цветковых растений эупомации и эльмериллии. Это послужит материалом для исследования анатомии древесины и семян, что очень важно для выяснения эволюционных взаимоотношений ныне живущих примитивных цветковых растений с древними.

Закончены работы на Новой Гвинее. Все ученые обсуждают полученные результаты и удовлетворены своей работой. Особенно большая удача выпала на долю этнографов.

«Дмитрий Менделеев» идет к следующему объекту наших исследований — острову Науру.

Остров Науру был открыт европейцами в 1798 году. Населяют его микронезийцы, разделенные на 12 родовых кланов. Деление территории острова на 12 участков, занимаемых родовыми кланами, сохранилось с давних времен, а на флаге Республики Науру это отражено в виде двенадцатиконечной звезды. До конца XIX в. науруанцы жили, как и многие другие островные народы. Кокосовые пальмы, хлебные деревья, панданусы, рыбная ловля давали необходимую пищу. Какие-либо связи с другими островами осуществлять было трудно: до ближайшего архипелага Гилберта 700 км, до Фиджи и Новой Гвинеи около 2,5 тысяч км, до Соломоновых островов 1400 км.

В 1888 году остров был захвачен Германией и до первой мировой войны оставался германской колонией.

В 1897 году один австралийский моряк, сойдя на берег Науру, увидел какой-то странный камень. Он подобрал его и отвез в Сидней, где камень в течение трех лет служил подпоркой двери в одной из контор. В 1900 году на этот камень обратил внимание новозеландский геолог А. Эллис; он сделал химический анализ и выяснил, что это фосфорит самого высокого качества. Через год А. Эллис отправился на Науру и тщательно изучил месторождение фосфоритов на острове. Оказалось, что почти вся поверхность острова покрыта мощным слоем фосфоритов.

В 1907 году англичане организовали добычу и вывоз фосфоритов с острова, и с тех пор история науруанцев связана с фосфоритами. После первой мировой войны остров получил статут подмандатной территории Англии, Австралии и Новой Зеландии, и Британская фосфатная компания стала усиленно разрабатывать залежи этого ценного сырья.

В 1942 году остров был оккупирован японцами, было ввезено много наемных рабочих, но в условиях морской войны и бомбардировок вывоз фосфоритов наладить не удалось. 5 тыс. человек, живших на острове, из которых около 1,5 тыс. составляли японские военные, прокормить было невозможно. Летом 1943 года 1200 науруанцев вывезли на Каролинские острова, а после окончания войны на остров вернулись лишь 737 человек.

После войны остров вновь стал подопечной территорией Англии, Австралии и Новой Зеландии, и Британская компания возобновила добычу фосфоритов и вывоз их в Австралию (отчасти в Новую Зеландию).

31 января 1968 года науруанцы получили независимость. Республика Науру была признана Организацией Объединенных Наций и участвует в работе ее специализированных органов.

Независимость была завоевана в длительной национально- освободительной борьбе. В этой борьбе науруанцы получили большую поддержку в ООН со стороны Советского Союза и других социалистических государств, а также Индии и некоторых других развивающихся стран.

Молодому независимому государству пришлось выкупить акции Британской фосфатной компании, чтобы самостоятельно разрабатывать фосфоритные залежи.

Ежегодная добыча фосфоритов составляет 2 млн. тонн, следовательно, имеющихся запасов в 50 млн. тонн хватит на 20 - 25 лет.

Остров Науру — типичный поднятый атолл на вершине древнего вулканического конуса, и глубины около него так велики, что стоянка на якоре невозможна. Капитан Соболевский советуется с лоцманом, который прибыл на борт, чтобы поставить судно на швартовую бочку, и принимает решение держаться в дрейфе в то время, когда геофизики не будут работать вокруг острова.

К берегу можно подойти лишь на небольшом катере и только в одном месте, где сделан специальный «ковш» с причалом.

Погрузка на суда, приходящие за фосфоритами, производится вблизи берега с помощью специальных трубопроводов, выдвинутых в море. Это довольно сложное сооружение с эстакадами и швартовыми бочками. Но только так можно осуществить быструю погрузку фосфоритов в трюмы судов.

Вместе с лоцманом на борт поднимается статс-секретарь президента Республики Науру. Он знакомится с программой работ, но предупреждает нас, что на острове категорически запрещена охота и отстрел птиц для зоологических коллекций невозможен. В ответ на наше приглашение (адресованное президенту по радио) посетить судно статс-секретарь сообщает, что оно принято и на следующий день президент и министры будут гостями нашей экспедиции.

Мы получаем приглашение на специальный прием в общественном клубе. На приеме особенно сильное впечатление производят две танцевальные группы — одна с островов Гилберта, другая — с архипелага Эллис, которые состязались в искусстве пения и танца.

Впоследствии мы сделали специально для науруанцев оригинальные крупномасштабные карты: батиметрическую карту района острова и ландшафтную карту самого острова, которые отослали из Сиднея президенту республики.

Вот что написал президент Республики Науру в книге посетителей «Дмитрия Менделеева»: «Для моей Республики историческое событие и честь — оказать гостеприимство вашей экспедиции в наших водах и на нашей земле.

Позвольте пожелать вашей экспедиции полного успеха, и пусть ее результаты пойдут на пользу человечеству.

Сожалею, что среди науруанцев нет ученых, которые могли бы помочь в выполнении ваших задач. Но я надеюсь, что ваша экспедиция вдохновит нашу молодежь на большие усилия в области просвещения, чтобы она была в состоянии достичь высот науки, в том числе в тех областях, которые посвящены подъему благосостояния человечества и достижению вечного мира на земле».

Природа острова Науру оказалась очень своеобразной. На расстоянии 1 км от берега глубина океана здесь более 1000 м, и крутой склон продолжается до ложа океана. Территория острова очень маленькая, всего 21 кв. км, дорога, идущая по берегу, протягивается на 18 км. Так что за два дня географы, зоологи, ботаники, геологи исходили остров вдоль и поперек и, кажется, вполне довольны собранными материалами.

Первыми о своих новостях сообщили биологи. Собранные ими коллекции были не просто обильными, но и редкими по полноте и разнообразию экземпляров. В прибрежной полосе и в верхней части подводного склона оказалось множество моллюсков и рачков, были встречены солнечные кораллы-гелиопора с ярко-синим (кобальтового цвета) известковым скелетом. Солнечный коралл — единственный представитель особого отряда восьмилучевых кораллов. Подобно мадрепоровым и гидрокораллам, солнечные кораллы создают прочную основу рифа. Сходство этих трех групп кораллов определяется мощным известковым скелетом. Обычно восьмилучевые кораллы имеют скелет в виде тонких известковых игл, но гелиопора составляют исключение. Колонии солнечных кораллов разнообразны по величине и форме, в протоках и на внешнем рифе они более массивные, внутри лагуны, где господствуют тишина и спокойствие, колонии причудливо разветвлены. Солнечные кораллы имеют ограниченную область распространения — они обитают только в экваториальной зоне, где температура воды не бывает ниже 23 - 24° (напомню, что температурной границей мадрепоровых кораллов считается 20,5°). Впоследствии биологи встретили колонии гелиопора еще на трех атоллах, и это были также районы с очень теплой водой и слабо или почти не выраженными сезонами.

Наиболее примечательная часть внутренней области острова — это фантастический «лес» из известняковых зубцов и пирамид, образовавшихся в местах выработки фосфоритов. Их относительная высота от 4 до 10 метров. Между отдельными зубцами — лабиринт глубоких ложбин. Пейзаж этот настолько своеобразен, что для него нельзя найти никаких сравнений. Остальная часть острова — довольно ровная поверхность; здесь работают экскаваторы, проложены рельсы узкоколейки, по которой движутся составы вагонеток с фосфоритом. Если встать на границе выработанного пространства и современных горных разработок, то легко представить картину, которая здесь будет лет через 20. Какой-то странный, безжизненный «лунный» пейзаж. На каменных зубцах и пирамидах нет почвенного покрова, они не покрыты растительностью, и дождевые воды скатываются в понижения и легко фильтруются сквозь пористый рифовый известняк.

Изучив рельеф, почвы и геологическое строение острова, географы и геоморфологи установили весьма сложную смену событий в истории его развития. Атолл Науру существует с очень давних времен. До сих пор сохранился кольцевой окаймляющий риф, построенный из кораллов третичного времени. В палеогене дно лагуны было на 60 м ниже современного уровня океана, в миоцене произошло значительное поднятие атолла и дно лагуны располагалось на 10 м выше современного уровня океана. Вероятно, в этот период поверхность острова была интенсивно размыта и сформировался карстовый рельеф — каменные зубцы и пирамиды, придающие столь экзотический вид горным выработкам. Затем остров был затоплен, образовалась мелководная лагуна, и в карманах между зубцами рифовых известняков отложились осадки, обогащенные фосфором. Погружение острова продолжалось, и лагунные осадки испытали значительные изменения, которые, возможно, способствовали растворению карбонатной части осадков и обогащению их соединениями фосфора. Затем наступил период длительного поднятия острова, дно бывшей лагуны вышло из- под воды, началось заселение острова растительностью. В настоящее время вся внутренняя часть острова поднята на 20 - 30 м над уровнем океана, и сохранилось лишь небольшое понижение, занятое озером.

Эта картина геологической истории острова Науру содержит два спорных положения. Несколько сомнительно утверждение о происхождении своеобразного рельефа. Наряду с предположением о широком развитии карста, то есть растворения рифовых известняков, молено высказать иную точку зрения. На пляже и каменистом мелководье, особенно с восточной стороны острова, довольно много небольших останцов — каменных столбов. Их форма весьма причудлива, и они образованы вследствие разрушения рифового массива волнами. Можно представить, что в периоды поднятия острова все мелководное пространство его поверхности интенсивно размывалось волнами. Защищено это пространство не было, и во всяком случае в кольцевом рифе были очень широкие проходы. Последующее поднятие острова только дополнило предшествующий размыв и сгладило каменистые останцы действием поверхностных дождевых вод.

Второе спорное положение связано с происхождением самих фосфоритов. В карьерах и естественных обнажениях видно сложное строение осадочной фосфоритной толщи. Наиболее типичная картина — кусковатые обломки разной крупности, иногда это корки и глыбы размером в 1 м, большей частью это мелкие угловатые обломки, реже окатанные желваки, смешанные с мелкоземом. Материал этот несортирован и очень разнороден. Следовательно, первичное накопление фосфорита, который обычно образуется на мелководье после массовой гибели планктона, было неоднократно преобразовано в условиях сильного размыва и переотложения.

Несомненно, в сложной и длительной истории острова были периоды или эпизоды, связанные с прохождением сильных тайфунов, когда размыв и переотложение обломочного материала были чрезвычайно глубокими. Такие катастрофические изменения на современных атоллах описаны, и каждый раз отмечается перемещение и преобразование громадной массы обломочного материала на островах и в прибрежном мелководье. При этом мелкозем выносится в открытый океан, а более крупный материал — желваки фосфоритов и обломки натечных корок — остается на месте. При этом щебень и обломки задерживаются в понижениях рельефа, и в условиях карстового рельефа острова в первую очередь заполняются карманы между зубцами и пирамидами рифового известняка.

Не думаю, чтобы можно было совершенно определенно предпочесть одну из высказанных гипотез о происхождении фосфоритов острова Науру. Видимо, придется подождать новых экспедиций и соответственно новых материалов.

Остров окаймлен широкой зоной мелководья, почти полностью осыхающей в отлив; на ней обилие морских ежей, различных моллюсков, крабов, растущих кораллов. За ней следует полоса белоснежного пляжа из кораллового песка. Здесь — кокосовые пальмы, редколесье и кустарники пандануса, сцеволы, турнефорции. Эта ландшафтная периферическая зона сильно изменена человеком, здесь проходит кольцевая дорога, много построек и участков декоративных растений.

Значительно лучше сохранился естественный ландшафт на склонах второй высокой террасы и древнего рифа. Это преимущественно редколесья из кокосовых пальм, фикуса, калофиллума и гибискуса. Именно на второй террасе некогда располагались основные плантации кокосовых пальм.

Для внутренней части острова характерно резкое различие между безжизненным пространством горных выработок и остальным пространством, где сохранился естественный ландшафт. На более возвышенных местах располагается редколесье из жестколистных пород деревьев. Среди них господствует калофиллум — невысокое дерево с изогнутым стволом и широкими листьями. В небольших понижениях и на вогнутых поверхностях плато тип растительности несколько иной: растительность ниже и гуще, преобладают панданус, сцевола, турнефорция.

Такое различие в ландшафтах объясняется характерным режимом увлажнения почвы. Несмотря на большое количество осадков (до 30 млн. куб. метров в год), на плато нигде не обнаруживается следов поверхностного стока в океан. Уровень грунтовых вод лежит глубоко. Пористые почвы и фосфатсодержащая порода быстро фильтруют дождевые воды. Поэтому почва выщелачивается очень быстро и остается сухой круглый год. Остров Науру лежит в относительно влажной климатической области, но и здесь бывают сухие периоды продолжительностью в несколько месяцев.

Интересные материалы собрали этнографы. На Науру очень ярко проявляется процесс вытеснения традиционной культуры современными западными влияниями. Немногое сохранилось от старых обычаев — почти никто не знает традиционных песен, их сменила современная музыка, которую науруанцы слушают по радио. Утрачены традиции художественного ремесла. В быту почти не осталось ничего старинного. Одеты науруанцы в стандартную тропическую форму — шорты и легкие рубашки. Пожалуй, в наибольшей степени сохранилась традиционная система рыбной ловли. Вблизи острова всегда можно видеть рыбаков, терпеливо выжидающих поклевки на маленьких легких лодках. Сохранился обычай лова рыбы с помощью дрессированных птиц — фрегатов. Эти птицы специально охраняются и служат только для рыболовства.

На острове есть своя радиостанция, где собрано много записей народной музыки науруанцев. Однако даже старики не всегда могут понять содержание старинных песен.

Словом, в Республике Науру ясно видно, как быстро традиционное отступает перед современным.

Мы прощаемся с островом Науру. Наступает черед геофизиков: судно идет в Северо-Фиджийскую котловину.

В нашей экспедиции геофизики ставили своей задачей изучить достаточно детально довольно спокойный район, отнюдь не отличающийся сложным рельефом или какими-либо исключительно интересными особенностями (так нам представлялась Северо-Фиджийская котловина до ее исследования).

Детальный эхолотный промер по системе галсов (меридиональных и широтных) должен дать представление о фактическом рельефе дна, гидромагнитная съемка — выявить расположение и форму магнитных аномалий, которые укажут на возможные излияния лавы через жерла подводных вулканов и трещины. Сейсмопрофилирование должно расшифровать слоистую структуру рыхлых осадков и уплотненных пород дна. Регистрация землетрясений с помощью донных сейсмографов позволит оценить динамику земной коры в этом районе.

Северо-Фиджийская котловина с запада ограничена цепочкой островов Новые Гебриды, с востока — островами Фиджи, на юге — серией разломов, на севере — сложной переходной зоной дна к Центрально-Фиджийской котловине. Глубины в ней не превышают 3400 м, на некоторых островах есть действующие вулканы. Наиболее примечательная особенность Северо-Фиджийской котловины — интенсивный тепловой поток со дна. Измерения, выполненные раньше, показали, что величина теплового потока здесь превышает значения, известные в открытых районах океана, где глубины на 2 км больше. Значит, мощность (толщина) земной коры в котловине также мала.

Геофизические работы начинаются с постановки пяти плавучих буев. Надо сказать, что судно «Дмитрий Менделеев» тогда не имело новейшей системы спутниковой навигации, а определение места традиционными методами мореходной астрономии совершенно не удовлетворяло поставленной задаче детального и точного изучения сравнительно небольшого района размером 90 X 90 миль. Поэтому мы должны были поставить серию плавучих буев со специальными проблесковыми осветителями и отражателями для надежного прослеживания буев судовым радиолокатором. Эти буи, как неподвижные точки, будут надежными ориентирами. Постановка на якорь каждого буя — сложная операция. Необходимо намотать на барабан лебедки трос, рассчитав предварительно его точную длину. Если трос будет слишком сильно натянут плавучим буем, он может легко оборваться. Если же дать слишком большую притравку, буй будет совершать хаотические движения большого размаха и его нельзя считать неподвижной точкой.

Капитан Соболевский, его помощники, Белоусов, Непрочное располагают большим практическим опытом постановки якорных буев. Операция не обходится без досадных промахов, но в конце концов все пять буев поставлены. Наступает вторая, не менее ответственная часть работы — увязка положения всех буев. На это уходит преимущественно ночное время.

Наконец все определения закончены, на специальном планшете нанесены точки стояния буев. Геофизики начинают действовать. Для экономии времени галсы эхолотного промера располагаются на расстоянии 7,5 миль один от другого. Одновременно с промером проводятся измерения магнитного поля магнитометром. Штурманы и гидрографы непрерывно следят за положением судна и вносят поправки в курс. На рабочем планшете круглые сутки прокладываются линии галсов, причем Белоусов, в прошлом квалифицированный штурман, придирчиво проверяет и контролирует прокладку. Эхограммы обрабатываются немедленно, и на другой планшет ложатся отметки глубин. Неожиданности начинаются сразу. На эхограммах чередуются холмы и впадины, довольно сложно изменяются глубины. Предварительная карта глубин и изобат становится все более интересной. Оказывается, далеко не такой спокойный рельеф в этой ничем не примечательной котловине. Не прекращая промера, Белоусов намечает еще один полигон внутри района исследований. Он хочет получить карту рельефа дна на наиболее сложном участке размером 20 X 20 миль и пройти его галсами, отстоящими на 2 мили один от другого.

Заканчиваются промер всего полигона и магнитные измерения. Для обработки их нужно некоторое время, а пока начинает измерения отряд Непрочнова. В распоряжении Непрочнова три вида приборов. Искровой сейсмопрофилограф «спаркер» (от английского «искрить»), эрган, или «воздушная пушка», — это приборы для изучения строения земной коры — и донные сейсмографы для регистрации землетрясений.

Сначала на дно устанавливаются два сейсмографа. Они должны работать несколько суток, чтобы дать представительную информацию о сейсмичности, или, иными словами, частоте землетрясений, в двух разных по рельефу районах. Места их установки фиксируются плавучими сигнальными буями. Затем поочередно ведутся работы спаркером и органом. В морской геофизике поначалу применяли те же методы сейсмического зондирования земной коры, что и на суше. С судна через

определенные промежутки времени сбрасывали небольшие заряды, которые взрывались в толще воды. Специальные приемные устройства в виде плавучих сейсмокос, где размещены чувствительные гидрофоны, улавливали отраженные от поверхностей раздела слоев земной коры сигналы и через усилители передавали на регистрирующее устройство. Затем сейсмограммы подвергались специальной обработке и по изменению скорости распространения волн, возбуждаемых взрывом, можно было судить о строении земной коры.

Работа со взрывчатыми веществами чревата опасностями, поэтому были созданы иные способы возбуждения колебаний, имитирующих взрыв. Спаркер — это разрядник, буксируемый на электрическом кабеле за судном. На него от конденсаторов периодически подается высокое напряжение (несколько тысяч вольт), и между электродами возникает сильный искровой разряд, дающий полную имитацию взрыва. Система улавливания и регистрации отраженных сигналов остается прежней. В эргане вместо электрического разряда использован воздушный пузырь, который из камеры высокого давления (100 - 200 атмосфер) мгновенно сбрасывается в воду. В зависимости от напряжения, подаваемого на спаркер, а также объема и давления воздуха в эргане сила такого «взрыва» может быть различной.

Геофизики работали на полигоне в течение нескольких суток и получили интереснейшие результаты.

Составлено несколько карт полигона, расположенного в центре Северо-Фиджийской котловины. В пределах этого небольшого участка дна океана удалось выделить несколько зон, заметно различающихся по рельефу дна. На севере полигона расположена широтная зона, где есть несколько хребтов и впадин, здесь сильно расчлененный рельеф. Вторая, расположенная южнее, зона мелкохолмистого рельефа не имеет значительных поднятий, холмы и разделяющие их впадины значительно меньше по размерам. Далее на юг идет зона с крупными холмами, но сильно сглаженным рельефом. В юго-западной части полигона расположена типичная аккумулятивная равнина, на которой отмечены отдельные небольшие возвышенности. Следует подчеркнуть, что эти различия в рельефе дна удалось выявить только потому, что эхолотный промер был осуществлен по равномерной и достаточно детальной системе галсов (профилей). В связи с этим мы еще раз убедились в том, что на громадных пространствах океана совершенно необходимо применять метод исследований на относительно небольших характерных участках — полигонах. Только этим методов можно получить детальные представления о строении рельефа, которые позволят затем выявить типичные особенности рельефа дна в различных тектонических областях.

На основании исследований была составлена детальная магнитная карта полигона. По ней видно, что характер магнитного поля в общем хорошо согласуется с рельефом дна. Так, крупная полосовая магнитная аномалия на севере связана с горным сооружением. Можно предполагать, что здесь некогда произошел крупный разлом земной коры и было трещинное излияние магмы. В процессе остывания расплавленного базальта произошло намагничивание части лавы, которое и зафиксировано магнитометром.

Следующей зоне мелкохолмистого рельефа соответствуют сравнительно мелкие и менее выраженные полосовые магнитные аномалии. Видимо, разрывы здесь были- меньше, и весь процесс формирования океанической коры отличался слабой выраженностью.

В третьей зоне (к югу от первых двух) сглаженного крупнохолмистого рельефа выявлены магнитные аномалии эллипсоидальной формы. Это свидетельство того, что расплавленный базальт, видимо, изливался через ограниченные очаги типа отдельных вулканов. В четвертой зоне, лежащей на юго-западе полигона, располагается крупный региональный магнитный максимум. Значит, этот район — часть большой и сложной области, лежащей за пределами нашего полигона.

Сейсмические исследования также выявили неоднородность строения земной коры, связанную с историей ее формирования. В северной части полигона мощность неуплотненных осадков оказалась незначительной, а на вершинах гор и холмов рыхлые осадки вообще отсутствуют. Это свидетельствует об относительной молодости рельефа. В юго-западной части котловины, имеющей ровное дно, осадочная толща имеет горизонтально-слоистое строение и отчетливо прослеживается заполнение осадками неровностей фундамента. Склоны поднимающихся над равниной возвышенностей обычно лишены осадков, слой которых на вершинах не превышает 100 м. Наряду с этим в северной части полигона в зоне крупнохолмистого рельефа массивный фундамент залегает согласно с поверхностью дна, и слоистость осадков не прослеживается.

Глубинное сейсмическое зондирование с помощью прибора эрган в южной части полигона позволило определить соотношение мощностей пород различной плотности. Осадочный неуплотненный слой имеет мощность 150 м (скорость распространения волн здесь составила 2,1 км/сек). Мощность второго слоя достигает 500 - 600 м (скорость распространения волн 4,5 - 5,0 км/сек). Под ним лежит массивный фундамент, который дает отражение сигналов на сейсмограммах. Расшифровка записей двух донных сейсмографов позволила обнаружить резкие различия динамики земной коры на весьма ограниченном пространстве нашего полигона. В центральной части сейсмограф зарегистрировал за двое суток 10 небольших землетрясений или сейсмических толчков. В южной части полигона сейсмограф за те же двое суток зарегистрировал только один сейсмический толчок — одно небольшое землетрясение.

Таким образом, если свести все данные геофизических измерений, можно четко разделить пространство полигона на четыре зоны, различающиеся по рельефу, строению верхнего слоя земной коры, сейсмичности и распределению магнитных аномалий. Это обстоятельство важно подчеркнуть, так как только определенная система разносторонних измерений обосновала разделение небольшого, казалось бы однородного, участка дна Северо-Фиджийской котловины на четыре различных зоны.

Итак, геофизики подошли к разгадке тайны Северо-Фиджийской котловины. Здесь, видимо, проходит крупный разлом земной коры, и ранее известные данные об интенсивном тепловом потоке со дна находят свое объяснение. Можно предполагать, что вообще этот район на западе Тихого океана находится в неустойчивом состоянии и процессы, преобразующие Землю, о которых говорилось в начале главы, проявляются здесь довольно ярко.

Мне Хочется обратить внимание читателей на одну особенность геофизических исследований в океане. От собственно измерений до обобщенного результата в виде карт и графиков проходит длительное время. Аппаратура для магнитных и сейсмоакустических измерений очень сложная и тонкая. При анализе записей на сейсмограммах, магнитных лентах многое зависит от опыта исследователя. В записях возникают помехи, перерывы и трудночитаемые участки. Все это необходимо точно оценить и отобрать лишь достоверные данные. Затем нужно выполнить сложные вычисления с применением ЭВМ. Лишь после всего этого начинаются сопоставления и анализ распределения тех или иных измеренных характеристик. И в самом конце этой сложной работы появляется общий результат. Все, что сказано в этой главе о полигоне в центре Северо-Фиджийской котловины, — результат сложной и большой работы наших геофизиков.

День и ночь судно следует назначенными галсами, и каждые сутки ухудшается настроение «береговой» части «коллективного натуралиста». Наконец принято компромиссное решение: сделать перерыв в геофизических работах, идти к острову Эфате в Порт-Вила — административный центр кондоминиума Новые Гебриды. Такому решению немало способствовал А. Л. Тахтаджян, который получил от профессора Корнера из Англии сообщение о том, что экспедиции Королевского общества Великобритании, работающей на соседнем с Эфате острове Эроманга, уже дано распоряжение «пригласить профессора Тахтаджяна принять участие в исследованиях на некоторый срок».

Я вспоминаю, что Армен Леонович рассказывал после возвращения из поездки в город Лаэ на Новой Гвинее об этой экспедиции. У нее обширная программа по изучению флоры и фауны Новых Гебрид. Особое внимание обращено на исследование уникальных агатисовых лесов. На острове Эроманга французская компания ведет сплошную вырубку агатиса и продает ценнейшую древесину. Агатис совершенно не подвержен гниению и широко используется в судостроении. Английские ученые считают, что нужно превратить агатисовые леса в заповедники, и экспедиция должна собрать материалы для научного обоснования такого мероприятия. В общем это не нарушает нашей программы, так как после работ на Новых Гебридах мы должны вернуться на геофизический полигон и будем работать там по крайней мере семь суток.

Геофизики сумеют за время перехода и работы на острове Эфате обработать полученные данные. Внутренние противоречия нашего «коллективного натуралиста» вновь устранены, и мы начинаем деятельную подготовку к работам на Новых Гебридах. Обсуждается подробная программа, составляется расписание работы малых плавсредств. На них претендуют геоморфологи, биологи, океанологи. Географы и этнографы формируют несколько групп для работы на суше. Особенно много забот у Погосова. Опыт высадки на Берег Маклая не прошел даром, значительно точнее известна специфика тропиков, и теперь уже никто не требует лишнего.

В Порт-Вила к нашей экспедиции должен присоединиться профессор А. Гилынер — известный французский ученый, специалист по морфологии побережий и большой знаток коралловых островов. Многие из нас знакомы с ним, встречались раньше на научных конгрессах, а однажды он приезжал в нашу страну.

А. Л. Тахтаджян в Сиднее и Канберре осмотрел ботанические сады, провел два научных семинара. Один из них был посвящен дискуссии о происхождении цветковых растений, на другом обсуждалась главным образом программа предстоящего Международного ботанического конгресса, который должен состояться в 1975 году в Ленинграде. В поездке были осмотрены леса со специфической австралийской растительностью, собран большой гербарий, который австралийские коллеги обещали переслать в Ботанический институт.

Тахтаджян рассказывал мне о своей экскурсии очень подробно, но в какой-то момент наступила пауза... Я насторожился, поняв, что сейчас последует какая-то неожиданность. Может быть, он хочет покинуть экспедицию и продолжить ботанические исследования в Австралии или вновь отправиться на какой-нибудь экзотический остров?

Так оно и есть. Оказывается, австралийские ботаники посоветовали Тахтаджяну посетить остров Лорд-Хау, где он найдет на редкость своеобразную растительность. Более того, они согласовали этот вопрос с правительством Австралии, и разрешение на работы нашей экспедиции на острове уже получено. Биологи, географы, геоморфологи всячески поддержали предложение Тахтаджяна.

Утром мы становимся на якорь у гористого острова. Катер и боты уже готовы, и наш «коллективный натуралист» устремляется к берегу. Всего два дня мы работаем на острове Лорд-Хау, но подтверждается предсказание А. Л. Тахтаджяна — материалы собраны очень интересные.

Площадь острова Лорд-Хау всего 13 кв. км, остров гористый, расположен за пределами тропической зоны Тихого океана и на сравнительно большом удалении от Австралии и крупных островов. Это уже зона умеренного климата южного полушария.

Основные растительные формации острова — дождевые леса, простирающиеся до высоты 600 м, выше расположены моховые леса, и есть еще вечнозеленые кустарники. Дождевые леса на склонах растут на хорошо дренированных почвах, деревья достигают высоты 15 - 20 метров. Прибрежные леса и горные растения несколько различаются по составу. На вершине горы Гауэр, почти всегда покрытой облаками, простираются моховые леса, состоящие из небольших деревьев высотой не более 4 метров, в том числе древовидного папоротника.

Характерно обилие лишайников, мхов, печеночников. Вдоль побережья заросли вечнозеленых кустарников.

Флора острова изучена относительно хорошо (этим, в частности, давно занимается наш спутник ботаник Антони Родд); она не отличается богатством и разнообразием. Здесь известно всего около 180 родов и 226 видов растений, причем большинство родов представлено лишь одним или двумя видами. Это яркий признак того, что флора носит реликтовый характер. Тем более что здесь имеется 4 эндемичных (встречающихся только на острове) рода растений. Очень интересно было проследить состав эндемичных видов, а их на острове более 70, и они составляют одну треть всей флоры. Оказывается, 17 видов родственны новозеландским видам, 11 — австралийским и 10 — полинезийским. Среди неэндемичной флоры наибольшее число австралийских видов, что вполне естественно, если принять во внимание большую протяженность восточного побережья Австралии, преобладающие ветры и течения. Однако наиболее характерные австралийские растения — акация, казуарина и эвкалипт — на острове отсутствуют.

Очень возможно, что своеобразие флоры острова свидетельствует о его древних связях с Новой Зеландией и Полинезией. Есть довольно определенная точка зрения австралийских ученых по этому поводу. Они считают, что остров Лорд-Хау является осколком большого древнего массива суши Ховеании, соединявшей некогда острова Лорд-Хау и Боллс-Пирамид с Новозеландским плато. Вероятно, Ховеания была отделена узким проливом от Новой Каледонии и острова Норфолк, а от Австралии ее отделяло широкое пространство океана.

Эти общие положения из области геологической истории и палеогеографии показали, насколько интересен ботанический материал, собранный на острове Лорд-Хау. Мне вспоминается одно предположение, ранее высказанное А. Л. Тахтаджяном о том, что в юго-западной части Тихого океана находились в прошлом не один, а несколько центров, из которых шло расселение цветковых растений. Для обоснования такой догадки Тахтаджян намерен организовать в этот район специальную ботаническую экспедицию. Флора различных районов этой области изучена очень неравномерно, и есть «белые пятна». Наиболее важными для полевых исследований Тахтаджян считает Новую Каледонию и Новую Зеландию.

Наши географы исходили маленький остров вдоль и поперек и получили полное представление о его ландшафтах. Была составлена детальная ландшафтная карта острова, изучены прибрежный рельеф, состав горных пород и песков на пляжах.

Неожиданно и этнографы сделали интересные для себя открытия. Они беседовали с местным священником, который оказался поэтом и историком, и он рассказал, что первыми поселенцами острова были потомки одного из взбунтовавшихся матросов со знаменитого судна «Баунти». Известно, что бунтовщики жили на острове Питкерн, затем некоторые их потомки перекочевали на остров Норфолк, а одна семья обосновалась на острове Лорд-Хау. Здесь сейчас живет всего около 250 человек. Своеобразный матриархат, царящий на острове, основывается на солидной материальной базе: участки земли принадлежат только женщинам. Занимаются здесь сельским хозяйством; есть много молочного скота, огороды, посадки кукурузы. В летний сезон сюда приезжают туристы из Австралии и население острова увеличивается вдвое.

Мы работаем в зимних условиях. Температура воды 18° (это после 27 - 29° в тропиках), дождь, холодный ветер. Мы уже успели отвыкнуть от всего этого, хочется скорее вернуться к тропическому солнцу, к коралловым островам. Впрочем, Лорд- Хау тоже оказался местом обитания мадрепоровых кораллов, хотя считается, что южная граница распространения этих животных — изотерма 20,5°. Значит, мы находимся на границе распространения кораллов в Тихом океане.

В отлив на коралловом рифе ясно видны многочисленные побуревшие мертвые кораллы, но между ними располагаются и живые колонии. Удалось собрать и определить около двадцати видов мадрепоровых кораллов. Здесь нашлось немало типичных обитателей тропических рифов: моллюск тридакна, морские ежи двух видов, один из которых — эхинометра — способен высверливать в известняке небольшие пещерки — убежища; настоящие коралловые очень ярко окрашенные рыбки, ярко-синяя тропическая звезда линкия.

Однако общее впечатление о коралловом рифе складывалось такое, будто он странным образом остановился в своем развитии. Как будто началось заселение его типичными тропическими животными, а потом почему-то прекратилось. Рядом с этим тропическим миром существуют в изобилии морские ежи гелиодидарис, типичные обитатели умеренной зоны, и обильная водная растительность, привлекающая не только ежей, но и черепах, которые питаются ею. Такое сочетание тропических форм и животных умеренной зоны оказалось вполне объяснимым после того, как мы внимательно изучили карту распределения течений в этом районе Тихого океана. Теплое течение с севера (из тропиков) подходит к острову и омывает его берега. Этим течением приносятся из тропиков многочисленные личинки тропических животных, и они оседают на прибрежных камнях и скалах. Иначе говоря, дело здесь не только в особенностях температурного режима, но и в обильном поступлении генетического материала. Суровые условия не позволяют расцвести пышной фауне рифа.

Во второй день работы у острова Лорд-Хау мы пригласили большую группу его жителей на судно и предприняли маленький поход вокруг острова. А. В. Брюханов делал в это время ландшафтную фотосъемку острова; он считает, что такой метод, как круговая съемка, может дать важные результаты для усовершенствования ландшафтного фотографирования.

После осмотра судна островитяне расположились на верхней палубе; они, оказывается, никогда не совершали такого путешествия. С одним из островитян я долго беседовал в своей каюте.

Вечером того же дня от берега острова отходил наш разъездной катер, последний по расписанию. Старшина катера обратил внимание на приближающийся к пирсу мотоцикл. Стремительно подойдя к катеру, какой-то человек передал небольшой сверток. На обертке было написано, что это предназначается руководителю экспедиции А. Аксенову. На словах было передано: «Это на память о посещении судна и пребывании в гостях у руководителя экспедиции». Небольшой стакан изысканной формы с эмблемой и надписью «остров Лорд-Хау» стоит сейчас на моей полке среди других памятных предметов. Я не знаю имени этого человека с далекого острова, и мне думается, что, может быть, первый раз в жизни он испытал радость только оттого, что, несмотря на великолепие судна и каюты начальника экспедиции, его принимали как равного.

Остров Новая Каледония почти со всех сторон окружен барьерным рифом. Нас встречает лоцман, чтобы провести через особенно мощный риф, окаймляющий остров с юго-запада. Издали видна белая пенная полоса прибоя на рифе, а кое-где и следы былых катастроф — остовы судов и вблизи прохода корпус большого судна, видимо потерпевшего бедствие не так давно.

Барьерный риф окружает большое пространство так называемой Лазурной лагуны, в которой много небольших коралловых островков и отмелей. Здесь предстоит работать нашим биологам. По словам Гилынера и Думанжа, в лагуне вода не загрязнена, и в некоторых местах существуют специально охраняемые заповедные районы.

Новая Каледония стала известна европейцам после плавания знаменитого английского мореплавателя Джемса Кука. Он посетил остров в 1774 году. В 1853 году Новая Каледония была официально объявлена владением Франции, но колонисты не спешили обосноваться здесь. После поражения Парижской коммуны на каторгу в Новую Каледонию было сослано 4 тысячи коммунаров.

Впоследствии на острове были открыты богатейшие месторождения никеля, и сейчас в хозяйстве и всей жизни острова господствует французская компания «Никель». Здесь добывается около 40% никеля, производимого во всех капиталистических странах.

Пока судно швартуется в порту, на пирсе, энергично жестикулируя, дает интервью неутомимый профессор Думанж. Поднявшись на борт, он тут же развивает бурную деятельность. Наша программа «в руках» Думанжа. Он говорит, что нам все разрешается, за исключением поездки на север острова и работ на северных рифах. «Впрочем, я сам организую ваши работы», — говорит Думанж, и становится ясно, что он все продумал, предусмотрел детали, согласовал с нужными людьми.

Одновременно с Думанжем в каюте появляется корреспондент местной газеты «Франс Остраль». Меликсетова и я отвечаем на его вопросы, иногда прибегая к помощи Думанжа.

Нас любезно принимает ОРСТОМ — Служба научных и технических исследований заморских территорий Франции. Мы познакомились с директором ОРСТОМа — доктором М. Шмидтом еще в Порт-Вила, а с доктором А. Рочи встречались в Маданге и Сиднее. Профессор Думанж и профессор Гильшер знакомят нас с доктором Хейнстом — сотрудником Южно-Тихоокеанской комиссии, которая имеет свою главную резиденцию в Нумеа.

Нумеа — город небольшой, но в нем живет почти половина всего населения Новой Каледонии — около 50 тысяч человек. На окраине города расположены современные металлургические заводы, где из никелевой руды изготовляется обогащенный агломерат. С возвышенности видны цехи завода, а в лагуне — скопление судов и барж, в которые грузят продукцию.

Месторождения никелевых руд феноменально богаты. Они лежат почти на поверхности, и разработка идет в карьерах открытым способом. Содержание никеля в некоторых рудах достигает 10 - 12%. Это очень много — ведь при содержании 1 - 2 % никеля руда считается кондиционной.

Меня интересует происхождение никелевых руд на Новой Каледонии. В беседе с французскими геологами, которые пригласили меня в небольшое геологическое бюро, я пытался выяснить этот вопрос. Мне ответили, что никелевые руды образовались в процессе глубокого химического выветривания коренных пород. При этом выветривание происходило дважды. Вначале образовалась обогащенная никелем кора выветривания на коренных породах. Затем эта рыхлая порода вторично подвергалась химическому выветриванию и возникли очень высокие концентрации никеля. Общие запасы никеля очень велики, и считается, что месторождения будут разрабатываться еще лет 200 - 300.

А. Л. Тахтаджян и Д. В. Наумов отправляются в ботаническую экскурсию в глубь острова. М. Шмидт говорит: «Я хочу показать профессору Тахтаджяну нашу флору в оригинале».

Во флоре Новой Каледонии 98% видов — эндемики. Это настоящий «ботанический рай»! Пополнение гербария Ботанического института пошло бурными темпами. На вершину горы Тахтаджяну пришлось пробираться среди густого переплетения ветвей. Шмидт отыскал в зарослях небольшое хвойное растение, довольно обычное для горных лесов острова. На нем было паразитирующее тоже хвойное растение — бледные, лишенные игл веточки. Это редчайшее сочетание — хвойное, паразитирующее на хвойном. Шмидту известно на острове лишь несколько деревьев, места их нахождения сохраняются в тайне, а сами деревья — заповедные неприкосновенные феномены.

«Я устремился к дереву с секатором, чтобы добыть образец паразита, — рассказывает Армен Леонович, — но Шмидт сказал мне: «Этого я не могу разрешить даже Вам, профессор Тахтаджян». — Я смирился, но, видимо, Шмидт почувствовал себя неловко, и после фотографирования и тщательного измерения я получил небольшую веточку этого редчайшего растения и упаковал ее, как драгоценность».

Биологи работали в Лазурной лагуне на небольшом островке Мэтр, на внутренней отмели и склоне барьерного рифа. Коллекции мадрепоровых кораллов пополнены, удалось добыть много крупных моллюсков лямбис и мурекс, тридакн, морских звезд, даже одного крупного лангуста и сорокасантиметрового тритона. Ни одной звезды акантастер биологи не видели. Видимо, прав был Наумов, когда утверждал, что акантастер становится «коралловой смертью» только там, где человек загрязняет океан и ослабленные кораллы не в силах противостоять хищнику.

На берегах острова Мэтр биологи нашли кучи пустых раковин съедобных моллюсков. Жители Нумеа часто отправляются сюда в дни отдыха, ловят моллюсков и едят их в сыром или запеченном виде. Конечно, никакого ощутимого вреда животному миру Лазурной лагуны они не приносят — ведь это не регулярный промысел.

Научный центр ОРСТОМа находится в помещении типа больших складов. Здесь работают океанологи, которыми руководит Рочи, группа ботаников, зоологи. Почти все они хорошо помнят Е. М. Крепса, В. Г. Богорова, М. Е. Виноградова, 3. А. Филатову и других наших ученых, которые бывали в Нумеа во время заходов научно-исследовательского судна Института океанологии «Витязь». Исследования нумейских ученых известны по регулярным публикациям. Рочи передал нам несколько книг с их отчетами об океанологических исследованиях в западной части Тихого океана.

Кавалькада автомобилей, которую организовал Думанж, движется с участниками экспедиции от одной достопримечательности города к другой. Нумеа называют маленьким Парижем. Здесь есть собор, чем-то напоминающий собор Парижской богоматери, центральная площадь— «Плас де Кокотьер». Город в целом довольно живописный.

Наши машины приближаются к самому главному объекту в Нумеа — знаменитому аквариуму доктора Катала. Супруги Катала — биологи, специалисты по животному миру коралловых рифов. Они много лет изучали жизнь рифов и задумали создать аквариум, в котором можно демонстрировать этих удивительных животных.

В мире существует много аквариумов с морскими животными, есть специальные аквариумы на берегу океана, которые получили название «океанарии». Но только в Нумеа, в аквариуме доктора Катала, живут и растут капризнейшие животные океана — кораллы. Здесь удачно решены три основных проблемы: снабжение очень чистой водой из лагуны (кораллы гибнут от ничтожного количества мути), снабжение пищей — живым морским планктоном, содержащимся в специальных емкостях, и, наконец, поступление естественного солнечного света, проникающего в аквариум через большие окна в крыше здания. Все это только кажется простым, но осуществить такую комбинацию условий не удалось до сих пор никому, кроме создателей Нумейского аквариума.

Каждое окно аквариума демонстрирует посетителям неповторимую пестроту и прелесть кораллового рифа. Здесь все характерные животные — от громадных рыб до мелких рачков. Здесь есть даже редкостный моллюск наутилус с витой раковиной неясного перламутрового оттенка.

В специальном затемненном помещении в лучах ультрафиолетового света мерцают венчики морских червей и щупальца кораллов. Здесь супруги Катала ведут исследование явлений люминесценции океанских животных.

К сожалению, нашим операторам Рыклину и Попову не удалось снять это «чудо света», и у нас на память остались только фотографии аквариума.

Во время нашего пребывания в Нумеа местные газеты поместили фотографии судна на первой странице и довольно обстоятельную информацию об экспедиции.

Мы посетили музей национального искусства и культуры, который помещается в новом великолепном здании. Создатель музея и его нынешний директор Люк Шевалье говорит о том, что строительство здания было закончено в 1970 году.

Экспозиция музея создавалась в течение 30 лет, и собирал эти редчайшие предметы древнего меланезийского искусства и быта энтузиаст Люк Шевалье. В 1939 году им был основан скромный музей. Он покупал в глухих поселках Новой Каледонии копья, деревянные резные фигуры, одежду, корзинки, посуду, рыболовные снасти. Шевалье привез в Нумеа в разобранном виде традиционную хижину вождя и выставил ее для обозрения. В небольшом помещении около городской библиотеки много лет была постоянная этнографическая выставка. И вот теперь Шевалье — директор большого музея.

Экспонаты размещены в стеклянных шкафах, очень интересно скомпонованы, и, слушая объяснения Люка Шевалье, диву даешься — какое это древнее прошлое и как необыкновенно хороши и выразительны резные фигуры, как искусно сплетены сети, какая тонкая резьба на деревянном оружии. Рядом со зданием музея стоит хижина вождя, и посетители могут войти туда и проникнуться своеобразием этого жилища. Над конусообразной крышей хижины укреплены огромные раковины тритонов; когда дует ветер, они издают глухие звуки. Их назначение — отгонять от жилища злых духов. У входа резные изображения в виде масок — это тоже духи-хранители.

Из Нумеа мы уходим на рассвете, но Рочи и его сотрудники пришли проводить нас. Мы прощаемся с Гильшером, Думанжем, его супругой Киоко-сан и покидаем лагуну.

Наш приход в Суву совпал со знаменитым океанийским «Гибискус-фестивалем». Гибискус — тропическое растение с красивыми желтыми и красными цветами. Оно служит эмблемой фестиваля. Ежегодно в Суве проходит многодневное красочное представление. Коллективы и солисты исполняют свою сугубо национальную программу на большой сцене, сооруженной в центре открытой площадки около ботанического сада. Одновременно с этим проходит конкурс красоты. Избираются «мисс Гибискус года» и принцессы, занявшие второе и третье места. В последний день фестиваля устраивается торжественное шествие. В нем участвуют военные оркестры, группы школьниц из различных колледжей, автоколесницы с водруженными на них гигантскими бутафорскими черепахами, уборщики мусора, идущие с лозунгом «Заботьтесь о чистоте Сувы», юноши и девушки в костюмах североамериканских индейцев верхом на лошадях.

С утра жители Сувы занимают позиции вдоль главной улицы города, по которой начнется праздничное шествие. У нас разбегаются глаза — порой зрители оказываются более живописными, чем участники шествия. Открывают шествие члены правительства Фиджи и мэр города. Вечером начинается концерт. Очень интересны воинственные танцы мужчин с палицами, изящны танцы группы девушек с островов Самоа. Вот она традиционная культура! Это целая школа своеобразного балета. Девушки легко движутся по сцене и делают плавные движения руками, смыкая их над головой. Мне кажется, что они изображают полет птиц и парение их над океаном. Танцевальные группы сменяют одна другую, и концерту не видно конца.

Яркие цвета костюмов, выразительность и пластика движений, неожиданная смена темпа от задумчиво-меланхолического до стремительного и бурного, неясные краски индийских сари рядом с пестрыми и яркими костюмами фиджийцев — все это сливается в калейдоскоп необыкновенных картин, в симфонию красок, танца, музыки.

Географы совершают поездки по острову вместе с Д. Скофилдом. Он здесь бывал и везет наших ученых прямо к интересным объектам — древним морским террасам. Обсуждаются полученные материалы, разгораются научные дискуссии. На острове Вити-Леву, где находится Сува, типичный тропический ландшафт, и каждое описание геологического обнажения и почвенного разреза, каждый образец флоры очень важны для специалистов, изучающих природу островов Океании.

Наумов и Краснов отправляются с Бевериджем на один из небольших островков недалеко от Сувы. Здесь они собирают большую коллекцию своеобразных кораллов полифиллия. Эти кораллы имеют вид округлых чаш, лежащих на грунте выпуклой стороной вверх. Это не колонии, а одиночные организмы в отличие от большей части кораллов. На другом рифе были обнаружены в большом количестве звезды акантастер, но поврежденных ими кораллов не оказалось. Вновь подтвердилось предположение Наумова о том, что «терновый венец» пожирает только угнетенные, ослабленные загрязнением кораллы.

Очень интересным был этот риф в отлив. Он весь был окрашен в темно-красный цвет. Особый вид кораллов — органчики (тубипора) — имеет известковый скелет красного цвета. По мере того как риф покрывался водой, цвет его изменился на зеленый, и он напомнил луг, поросший сочной травой. Это органчики высунули из известковых трубок зеленые полипы, увенчанные щупальцами.

А. Л. Тахтаджян совершает ботанические экскурсии по острову. Он исчезает рано утром и возвращается поздно вечером. Пока он ничего не говорит о своей работе, и я знаю только одно: в момент нашего прихода в Суву на причале стояла машина, в которой сидел симпатичный фиджиец. Как только были окончены формальности, фиджиец поднялся по трапу, спросил, как найти профессора Тахтаджяна, и прошел к нему. Вскоре он увез Армена Леоновича в ботаническую экскурсию, сказав, что он здесь по поручению директора департамента сельского хозяйства и должен доставить Тахтаджяна туда, куда он (Тахтаджян) сочтет нужным. Зовут фиджийца Доми- нико, по специальности он ботаник.

Наконец А. Л. Тахтаджян сообщил мне о своих таинственных экскурсиях. Еще в 1942 году один из американских ботаников опубликовал первое описание древнего примитивного цветкового растения — дегенерии. Однако об опылении этого растения ничего не было известно. Перед экспедицией Тахтаджян написал письмо своему американскому коллеге и получил подробный ответ о том, в каком месте на острове Вити- Леву нужно искать дегенерию. Оказывается, надо из Сувы доехать до аэропорта Нанди, затем лететь самолетом в глубь острова, там проехать большое расстояние на автомобиле и затем еще идти пешком. Без всякой надежды на успех Тахтаджян все-таки решил сказать своему проводнику Доминико о том, что ему хотелось бы посмотреть цветущее дерево дегенерии, но он понимает — путь до него очень дальний. Доминико улыбнулся и пригласил Тахтаджяна в машину.

«Через двадцать минут Доминико примчал меня прямо к цветущей дегенерии. Это было чудо!» — восклицает Армен Леонович.

Вот, оказывается, куда исчезал он эти два дня. Он тщательно изучал опыление растения и сделал открытие. Оказалось, что опыляют дегенерию мелкие жуки, привлекаемые запахом ароматических выделений из пазух цветка. Кроме ботанического А. Л. Тахтаджян сделал и зоологическое открытие. Жуки теперь описаны в «Энтомологических сообщениях», и их видовое название носит имя А. Л. Тахтаджяна,

В Суве мы познакомились с сотрудницей гидрографического отдела порта Новой Бьюкенен. Она бывала на нашем «Витязе» во время его заходов на Фиджи. Нова интересуется Советским Союзом, регулярно читает издаваемую у нас газету «Moscow News». Хорошо знает историю, литературу, искусство нашей страны. Она дважды получала премии на конкурсах «Что вы знаете о Советском Союзе?», которые проводились одной из газет. Нова Бьюкенен изучает русский язык, читает на нем и немного говорит по-русски.

По роду своей работы она встречает иногда иностранные суда, заходящие в Суву, но приход каждого советского судна для нее особое событие.

На этот раз, встретив «Дмитрия Менделеева», Нова организовала официальный визит на наше судно руководителя гидрографического отдела и одного из ее коллег. Опытные моряки с большим интересом осмотрели судно и с неменьшим интересом присматривались к нам. Коллеги Новы были удивлены простотой и радушием нашего приема.

Нова была очень довольна, когда мы передали ей несколько пластинок русской музыки, она особенно внимательно слушала фортепьянный концерт Чайковского в превосходном исполнении Святослава Рихтера и оркестра под управлением Герберта Караяна.

Вечером Наумов, Живаго и я отправились в гости к Бьюкенен. Нова и ее старенькая мама живут на окраине Сувы в доме, наполненном книгами и музыкой. Нова отыскала номер «Moscow News», где была помещена моя статья о минеральных ресурсах океана, и попросила подписать ее.

«У нас в доме хранится много русских сувениров. Вот видите на абажуре лампы конфетные бумажки, меня угощали на «Витязе». Вот русские игрушки (это были, конечно, матрешки), вот пластинки, — говорит Нова. — Завтра мы придем проводить вас, и мама привезет кокосовый торт, который умеет делать только она».

Вечер проходит незаметно, и мы расстаемся до завтра.

Спустя полтора года «Дмитрий Менделеев» вновь заходил в Суву, и Нова Бьюкенен встречала нас, провела много часов на судне, а перед отходом опять привезла в подарок мамин кокосовый торт.

Мы покидаем Суву вечером и отправляемся в порт Апиа — столицу другого независимого государства Океании — Западного Самоа.

Наши ученые укладывают и приводят в порядок собранные на острове коллекции, пишут отчеты.

Я обращаюсь к Б. Н. Путилову с просьбой поделиться с участниками экспедиции своими впечатлениями о Гибискус-фестивале. Он требует отсрочки, так как занят обработкой магнитофонных записей. Их нужно переписать с рабочей пленки, снабдить некоторыми комментариями, сделать переводы текстов и вообще систематизировать весь этот сложный и разнородный научный материал.

Действительно, у меня и Б. И. Путилова отношение к фестивалю очень разное. Для меня это был большой концерт, веселый праздник. Для него — специалиста, изучающего народное песенно-музыкальное творчество, это были не просто песни, а часть жизни океанийцев, проявление их чувств и мыслей, их мечты и предания, их история. Поэтому я впоследствии обратился к Путилову с просьбой написать для этой книги небольшой очерк о фольклоре Океании. Очерк Путилова и составит содержание следующей главы.

Трудности, ожидавшие меня, были очевидны: ограниченное время для работы в местах высадок, языковой барьер и многое другое. Что касается методики, то я решил опереться на опыт полевых исследований в советской фольклористике. Практика показала, что основные принципы и приемы научной методики, выработанные в многолетней экспедиционной работе по Советскому Союзу, оказались достаточно эффективными применительно к специфической этнической и географической среде.

Установление творческих контактов с жителями островных деревень не вызывало трудностей. С одной стороны, этому способствовали природные качества островитян — их дружелюбие, открытость, гостеприимство. С другой стороны, они быстро убеждались в нашем искреннем и бескорыстном интересе к их быту и искусству. С самого первого знакомства мы стремились объяснить островитянам, что интерес наш ничего общего не имеет с обычным туристским любопытством, что народная песня и музыка важны для нас как существенная часть их жизни, что полученные записи найдут в нашей стране широкий общественный отклик. Надо было видеть, как светились удовлетворением и гордостью лица исполнителей, когда я говорил им, что по нашем возвращении в Россию песни их прозвучат по радио и телевидению, в больших залах и аудиториях.

Так получалось, что уже через 30 - 40 минут после первого знакомства с жителями какой-либо деревни и после беседы с ними где-нибудь на площади или в общественной хижине собиралась группа певцов, ее сменяли другие, сюда приносились для показа традиционные музыкальные инструменты, импровизированный концерт растягивался на несколько часов и завершался нередко пляской. В паузах между музыкой шли беседы, мы рассказывали о нашей экспедиции, отвечали на многочисленные вопросы о нашей стране, дарили сувениры, сами расспрашивали певцов об их быте, и, когда работа кончалась, мы расставались уже друзьями и чуть не вся деревня провожала нашу лодку.

На острове Эфате, центральном в архипелаге Новые Гебриды, я не рассчитывал найти фольклорную архаику. Здесь находится главный город Новых Гебрид — Порт-Вила, остров посещают массы туристов, население его активно вовлечено в современную хозяйственную жизнь и в «туристскую индустрию», связано с городом, в деревнях всюду есть школы с обучением на английском или французском языках. Быт меланезийцев в значительной степени обновлен. Правда, нам говорили, что на дальних островах — на Маликуле, на Амбриме и других — традиционный быт и неизменно сопутствующие им архаическое искусство и фольклор еще по-настоящему живы. Моим товарищам по экспедиции М. В. Крюкову и М. А. Ростарчуку удалось побывать в глухих деревнях на острове Эроманга и сделать там фольклорные записи. Среди них особый интерес вызывает несколько эпических песен на темы старых межплеменных войн, но основная масса записанных песен относится к сравнительно позднему фольклорному слою.

Естественно, что на Эфате меня интересовали не столько следы архаики, сколько современный бытовой фольклор, сложившийся и продолжающий развиваться в условиях тех больших сдвигов, которые происходят в экономической, социальной и духовной жизни Меланезии.

Несколько поездок по острову позволили собрать материал, в какой-то степени помогающий ответить на занимавшие меня вопросы.

Деревни, расположенные по побережью и удаленные от города на несколько часов автомобильной езды, выглядят очень схоже, отличаясь лишь размерами да достатком. Традиционных хижин с плетеными стенами, с крышами из ветвей кокосовых пальм, с земляным полом, устланным циновками из листьев пандануса, в этих деревнях осталось немного. Небольшие лачуги, сбитые из разного цвета фанерных листов, из гофрированных листов и досок, производят убогое впечатление. К тому же внутри их жарко и застаивается воздух. Здесь же рядом — добротные, вполне современные дома вождей, с верандами, в несколько комнат, застекленные, с городской мебелью, с полками, сверкающими начищенной посудой.

На улицах, между домами, на площади перед церковью и школой — обязательные клумбы цветов, декоративный кустарник, пальмы, цветущие деревья. Всюду — подчеркнутая чистота. Клумбы, деревья обложены красивыми раковинами, которые каждый день выбрасывает на берег море.

Нам повезло — на острове был сезон свадеб, и мы приехали в небольшую деревню Севири к началу очередного свадебного обряда. Деревенский вождь после небольшого разговора с нами стал бить в рельсу, висевшую рядом с церковным колоколом. Начал собираться народ. Из одной хижины показалась процессия: симпатичная невеста шла босиком, одетая в длинное белое подвенечное платье с фатой, в руках она держала алую розу. Рядом с ней тоже босиком в роскошном атласном платье шла ее подруга; немного позади шла мужская пара — оба совершенно одинаково одетые, в добротных городских костюмах, в белоснежных сорочках с галстуками и, конечно, в туфлях. Процессия, сопровождаемая родственниками, медленно и важно вошла в церковь, где ее ожидал пастор — тоже меланезиец. Все расселись по скамьям, женщины — слева, мужчины — справа от входа. По ходу службы прихожане стройно и красиво пропели несколько псалмов, держа перед собою книжечки. Чтобы записать пение без перегрузки, я должен был выйти на улицу, где немилосердно лил дождь, и держать магнитофон под плащом.

Потом пастор прочел по-меланезийски небольшую проповедь, поздравил молодых и дал расписаться им и свидетелям в книге. Затем он вышел из церкви, молодые стали рядом, а остальные прошли, принимая благословение пастора и поздравляя молодых. Подошли и мы, дали им на память сувениры. Тут же процессию поджидала группа юношей. У двоих в руках были укулеле — маленькие, чуть больше мандолины, четырехструнные гитары. Укулеле — самый распространенный ныне по всей Океании инструмент. Ребята стали впереди процессии и бойко ударили по струнам, отбивая аккорды, а третий юноша стал ударять в металлические ложки. Раздалась веселая песня, которую подхватили сопровождающие, с выкриками, с явно танцевальным ритмом, и вся толпа торжественно проследовала к хижине, украшенной пальмовыми листьями: здесь были приготовлены столы, очень скромные, традиционные островные кушанья стояли на них — сваренные с рыбой таро и ямс, плоды хлебного дерева, печеные бананы. Мы добавили хозяевам свой дорожный запас консервов и отошли, не желая нарушать традиционный ход праздника.

Мне удалось, пряча магнитофон от дождя, записать несколько свадебных песен — все одного типа, мы бы сказали величальные свадебные, неподдельно веселые, задорные, с красивыми мелодиями отнюдь не архаического характера.

Праздник длился недолго — скоро молодые уехали на пикапе в другую деревню, а остальные участники разошлись, неся угощение в плетеных корзинках.

Пора было и нам ехать назад, тем более, что товарищи мои уже успели о многом расспросить, отметить интересовавшие их бытовые подробности, описать внутреннее убранство нескольких хижин. Мне, однако, не хотелось уезжать с таким запасом записей. Я подошел к группе женщин, стал спрашивать, принято ли у них петь колыбельные. Женщины понимающе заулыбались, но на мою просьбу спеть смущенно засмеялись и отошли в сторону.

Дождь, было затихший, припустил с новой силой, и я побежал под крышу. Рядом со мной оказалась молодая миловидная женщина с ребенком на руках. Я заговорил с ней, мы обменялись какими-то шутками, я похвалил мальчишку, который и впрямь был очень симпатичным. Женщина направилась к своей хижине, я за ней, она вошла внутрь, я остановился на пороге: в меланезийский дом не принято входить в обуви, а разуваться мне было некогда и под дождем неудобно. Она спела колыбельную, удивительно нежную и ласковую. Мальчишка, поняв, что его намереваются усыпить, стал громко выражать протест, сверкая на меня своими глазенками. Тогда я протянул ему микрофон, он ухватился за него и замолчал, а к концу песни уже сладко посапывал, не выпуская микрофона из руки. Во время пения женщина с какой-то опаской поглядывала в сторону: оказывается, там за занавеской спал на циновке ее муж.

Я побежал к машине, извлек из рюкзака игрушку, вернулся к женщине, и мы расстались, оба, кажется, довольные нашей короткой встречей. А в моей коллекции колыбельных песен эта, записанная под шум дождя в деревне Севири,— одна из лучших и особенно памятна для меня по забавным обстоятельствам, при которых она была спета.

Оставшиеся дни я провел в деревне Меле. Двадцать минут на такси по отличному грейдеру — и мы на месте. Деревня выглядит по-особому ухоженной, обе церкви и школа выделяются своим аккуратным видом, дома преобладают добротные, есть даже водопровод на улице. Чья-то опытная рука расставила в самых подходящих местах традиционные деревянные скульптуры из черного папоротника. Сами жители относятся к ним с легкой иронией: «Это для туристов». Деревня значится в проспектах как один из пунктов для посещения туристских групп. Когда узнаешь об этом, начинаешь думать, что многое в ней напоказ — даже эффектно развешенные связки таро. На самом деле это, конечно, не так. Деревня как деревня, и жители ее живут не доходом от туризма, а обычным крестьянским трудом. Необычно другое: многие мужчины работают в городе, каждый день совершая поездки на автобусах, поэтому во многих семьях водятся деньги, у некоторых есть машины и мотороллеры.

Первое наше посещение Меле не было удачным. Мы приехали в воскресный день, рассчитывая, что все будут дома, все будут свободны и работа пойдет успешно. Однако вождь деревни встретил нас сухо и сразу же предупредил, что ни о какой работе не может быть и речи: в воскресенье люди должны побывать в церкви, а потом весь день отдыхать, ничего не делая. Потом, на других островах мы с этим пуританским требованием, исполнения которого деревенские власти требовали неукоснительно, сталкивались не раз. В одной фиджийской деревне женщины собрались и пели нам охотно, но как-то несмело, скованно, вполголоса. «Почему вы так поете? — спросил их я. — Ведь эту песню надо петь, по-моему, громко, весело, прихлопывая в ладоши, с выкриками». — «Да, да, — улыбаясь, согласились они, — но сегодня воскресенье, и петь нам вообще нельзя».

После встречи с вождем Меле мы пошли к морю, поневоле решив и себе устроить отдых. Дорога шла мимо большого болота, из которого слышался рев тропических лягушек.

А мы приступили к работе. Н. М. Гиренко увел в сторону одного юношу и стал терпеливо выспрашивать у него местные термины родства, И. М. Меликсетова интересовалась школьными делами, О. М. Павловский присматривался к антропологическим особенностям ребят. Я вытащил магнифотон, и мальчишки с большой охотой и готовностью спели мне несколько песен. Я специально попросил их исполнить песни, которые они обычно поют не в школе, а дома, на улице, во время игр. Пели они слаженно, легко, с явным удовольствием. И какие очаровательные и забавные это были песни: о летучих мышах, которые плачут, потому что они не хотят, чтобы шел дождь; о том, как ведьма проглотила в лесу девочку и как родителям удалось ее спасти; о мальчике, которого побили палкой за то, что он залез на чужое дерево. Кстати, в последней песне не выражалось ни сочувствия мальчику, ни осуждения его — песня имела вполне шуточный характер и заканчивалась под заливистый смех ребят. Сейчас, слушая магнитофонную ленту с этими песнями, я всякий раз, когда звучит чистый и звонкий смех юных певцов, вспоминаю этот пасмурный день, тихую бухту Меле и сияющие весельем черные ребячьи лица, которым пока что нет дела до воскресных запретов и которые изливают в бесхитростных песнях радость своего бытия.

Потом мы попросили отдельно спеть девочек, и они совсем было уже приготовились, когда парень, сидевший неподалеку и с явным неодобрением следивший за нашей деятельностью, сердито сказал им что-то. Девочки сникли: «Нельзя, сегодня воскресенье».

Утром следующего дня мы снова были в деревне. Оказалось, что вождь уехал на своей машине в город, и мы пошли искать его заместителя.

Крепкий, прокаленный солнцем старик рубил дрова, когда мы подошли к нему. Он уже слышал о русском корабле, бросившем якорь в Порт-Вила, но понятия не имел о нашем этнографическом отряде. Я. М. Гиренко пришлось обстоятельно, повторяя по нескольку раз одни и те же выражения, объяснить, что мы хотели бы прежде всего послушать и записать местные песни. Старик внимательно слушал, курил и молчал. Трудно было судить, насколько он нас понял. Он сказал несколько слов подошедшему мужчине интеллигентного вида, и тот с подчеркнутой любезностью предложил идти за ним. По дороге выяснилось, что наш новый знакомый Эдвин — здешний учитель, сам любит петь и старается приохотить к пению своих учеников.

Мы уселись под навесом во дворе его дома.

«Вы хотите старинные песни? — спросил Эдвин.— Но их уже никто в Меле не поет. Молодежь и вовсе ими не интересуется. Может, я один остался на всю деревню, кто помнит их». Мы уже совсем было приготовились слушать, но учитель огорчил нас: ему нужно было идти в школу. Впрочем, и сам он был явно расстроен — видно, не часто приходилось ему знакомиться с белыми, которые интересовались песнями его предков.

Эдвин сказал что-то жене и ушел. Мы начали собираться домой, решив, что и этот день безнадежно пропал. В этот момент из дома вышли женщины разного возраста, между ними — одна молодая, в болонье и городской косынке, улыбающаяся ослепительно белыми зубами. Подошли двое парней, один с укулеле, другой с ложками. Все они оказались родственниками учителя — жена, мать, сестра, племянница, племянник — и его соседями. Женщина в болонье — Тоас и сама была учительница. И тут я понял, что нам невероятно повезло: ведь мы попали в дом, где есть семейный ансамбль, который наверняка является хранителем фольклорных традиций деревни.

Мы просидели под навесом полдня. Песни звучали под шелест дождя, под незамолкавшее щебетанье птиц и далекие крики ребятишек, бегавших возле школы, под удары топора в соседнем дворе. Работая с народными певцами, я, откровенно говоря, не люблю абсолютной тишины, в которой записи получаются как бы дистиллированными, холодноватыми. Народной песне больше соответствует обстановка обыкновенной жизни с ее шумами, с уличными звуками, которые, не мешая ей, создают своеобразный бытовой звучащий фон.

Наша встреча с певцами Меле разворачивалась как великолепный импровизированный спектакль, поставленный по сценарию, тут же совместно придуманному. В спектакле этом все присутствовавшие были одновременно участниками и зрителями. Началось с того, что я предложил ввести некоторую последовательность в исполнении песен, соответствующую мерному круговороту деревенской жизни.

«Есть ли у вас песни, связанные с рождением детей?» — спрашиваю я и тут же получаю отрицательный ответ.

«Поете ли вы маленьким детям, чтобы успокоить или убаюкать их?» — «Да, да», — заулыбались все, услышав английское слово «lullaby». Впрочем, выяснилось, что с колыбельными дело совсем не так просто. Обычно их поют бабушки и дедушки, среди родителей это не принято, они лишь постепенно учатся этим песням с тем, чтобы запеть их в свое время. Искусство колыбельной не простое еще и потому, что слова здесь на архаическом, мало понятном теперь языке.

После этих объяснений женщины (бабушками они были явно не все) складно и весело спели две колыбельных. В одной из них о ребенке вовсе не упоминалось, а говорилось о небе, о месяце, о ветре, который дует, не уставая, и колышет все, что встречается ему на пути.

Когда я спросил о детских песнях, все оживились, заулыбались, будто вспомнили свои детские годы. На какой-то момент они словно преобразились. Взяв друг друга за запястья, они стали покачивать руками вверх-вниз и в такт покачивания запели песню, потом разняли руки и стали под пение делать другие игровые движения — проводили ладонями по голове, по лицу, пальцами оттягивали глаза и закончили тем, что растянули рты. Песня эта, конечно, того же типа, что и наши русские потешки, предназначенные для самых маленьких. Надо было видеть, как веселились ребятишки, глядя на своих мам и бабушек, вернувшихся в детство.

Заливистый их смех и сейчас звучит у меня с магнитофонной ленты.

Потом пошли песни свадебные — под раскатистые аккорды укулеле, под удары ложек, задорные выкрики, с притопыванием. Любопытно, что слова в этих песнях прямо с обрядом не связаны, содержание их как будто далеко от свадебных мотивов и, видно, соотносится с ними ассоциативно. В одной из песен, например, пелось о маленьком муравье, снующем всюду и собирающем добро к себе в кучу. Припев со словом «ороа» (муравей) звучал так звонко, так мажорно, с таким явным жестом в сторону предполагаемого жениха, что было понятно — загадки для присутствующих смысл песни не составлял.

Спели наши хозяева и песни похоронные, которыми провожают близкого человека в последний путь. Однако «спектакль» наш не располагал к тому, чтобы задерживаться на печальных моментах жизни, и певцы стали — по моей просьбе — вспоминать песни, связанные с деревенскими работами, с окружающей их природой. Прежде всего они спели песню о дереве, дающем им хлеб, о том, как они приготовляют из плодов традиционное кушанье — куруте. Затем последовала песня о кокосовой пальме — кормилице островитян, дающей им все. В песне часто повторялось слово «маори», что означает «жизнь». Прозвучала песня о ямсе, рассказавшая о всех этапах работы с ним — от момента посадки и до уборки. И наконец, этот цикл закончился развеселой песней о лодке тевака, о том, как люди плавают по заливу, ловят рыбу и любуются видом океана. Во всех этих бесхитростных песнях явственно ощущалась вековая психология крестьян, для которых радость бытия, радость общения с природой неразрывно связана с повседневным трудом, с добыванием хлеба насущного. Слушая меланезийские песни, я вспоминал хорошо знакомые мне крестьянские песни — русские, украинские, болгарские, сербские, в которых живут в сущности те же настроения и чувства. Да и в музыкальном отношении между ними не лежала пропасть, и песня о лодке очень хорошо прозвучала бы где-нибудь на русской реке, а песню, которой меланезийцы встречают невесту, поняли бы и приняли на нашей свадьбе.

Много было еще песен в этот день — в том числе «историческая», из которой мы узнали, что жители этой деревни лишь двадцать лет назад поселились здесь, а до того жили на маленьком острове Меле. Мы услышали очаровательную песню гостеприимства — «Салю, салю». Салю — венки из цветов и листьев, которые на острове надевают через голову желанным гостям. С этим добрым обычаем мы в Океании сталкивались неоднократно.

Финал «спектакля» оказался необыкновенно теплым и трогательным. Уже — в паузах между песнями — о многом было переговорено; уже хозяева с интересом и вниманием рассмотрели открытки и буклеты с видами наших городов; мы успели ответить им на десятки вопросов о нашей стране и сами расспросить о многом; были розданы сувениры, и я готовился закрыть магнитофон. В это время сбежались ребята, двор наполнился шумом. Учительница что-то сказала им, ребята присмирели и запели стройно и живо. Часть песни звучала на языке деревни Меле, часть по-английски. Нам удалось разобрать слова:

Прощайте, прощайте,

Пусть добрым будет ваш путь!

Мы уходили под эти слова, и ребята и наши новые знакомые провожали нас песней и махали вслед руками. Мы уже были далеко, у дороги, и, оглянувшись в последний раз, увидели машущие руки и услышали заключительные слова песни : «Пусть добрым будет ваш путь!»

Песенно-музыкальный фольклор острова Эфате интересен тем, что это вполне современное искусство, несомненно сложившееся на основе богатой предшествующей традиции, но также и под влиянием новых впечатлений, которые пришли от знакомства с «западной» музыкой и от усилившихся связей с другими частями Океании. В музыке и песнях, услышанных нами на Эфате и на Эроманго, отчетливо ощутимы черты того нового стиля, который хочется назвать общеокеанийским: с его проявлениями можно сегодня встретиться и на островах Новой Каледонии, и на Фиджи, и в других местах.

Самоанцы хотят выяснить у нас, нельзя ли им организовать рыбный промысел в прилегающих районах Тихого океана. Отвечаю на это вполне определенно. Здесь можно промышлять только тунцов и акул, а это требует большого практического опыта и применения сравнительно крупных рыболовных судов.

Западное Самоа, Фиджи, Науру — независимые государства, и у каждого из них свои проблемы и, вероятно, свои особенности в поисках путей к будущему.

Несмотря на то что в нашем распоряжении было всего два дня, географы успели собрать интересные материалы для характеристики ландшафта тропического острова. Большой гербарий, описания характерных латеритных почв, геологических разрезов — все это помогло сделать основной вывод: древние и переживающие медленную эволюцию природные ландшафты островов Океании испытывают в наибольшей степени влияние деятельности человека. Кроме того, островной ландшафт развивается под сильным воздействием океана и испытывает значительные изменения при прохождении тайфунов.

А. Л. Тахтаджян был принят местными специалистами — лесоводами, которые организовали несколько поездок по острову в нетронутые дождевые леса. Много впечатлений и большой гербарий составляют результаты этих поездок.

Биологи собрали новые материалы на рифе. Хотя работать на его внешней стороне оказалось практически невозможно из-за сильного прибоя, в затемненных нишах на внутренней стороне рифа удалось собрать коллекции красных гидрокораллов. Их известковые скелеты нежнейшего и тонкого рисунка чем-то напоминают крошечные декоративные деревья, культивируемые в Японии. Несмотря на хрупкость скелета и малые размеры, эти гидрокораллы тоже участвуют в создании массивной стенки рифа.

Особенно повезло нашим этнографам. В деревне Летонго они были приглашены на заседание совета вождей в качестве почетных гостей. Вечером совет вождей в полном составе был в гостях у нас. Самоанские вожди, одетые только в лавалава — длинные обернутые вокруг бедер куски ткани, похожие на длинные несшитые юбки, устроили небольшое танцевальное представление.

Самоанцы живут в оригинальных по своей архитектуре хижинах: на столбах покоится круглая крыша из пальмовых листьев, стен нет — помещение должно хорошо вентилироваться, а на случай косого дождя соответствующая сторона хижины завешивается циновками.

Точно такую же архитектуру имеет в каждой деревне дом совета вождей и новое здание парламента на окраине Аииа. Оно, правда, построено из современных строительных материалов, но традиционная внешняя форма сохранена полностью.

Этнографы были в местном крупном колледже (средней школе), где ученики устроили танцевальное представление в традиционных костюмах. Особенно живописным был танец юношей, изображавших сражение двух групп воинов и победу над врагом.

Биологи познакомились с местным натуралистом, который разрабатывает методы борьбы с жуком-носорогом — вредителем кокосовых пальм. Он уже практикует в широком масштабе разработанную им систему бактериального заражения личинок жука. Культуру этих бактерий наносят на гниющие пальмовые стволы и в почву, личинки жука погибают, а уже развившиеся насекомые оказываются переносчиками губительных бактерий.

Мы были в Апиа в сентябре и потому не смогли наблюдать интересное природное явление, с которым связаны праздничные торжества самоанцев. Есть такой морской червь — палоло, который всю свою жизнь проводит в коралловых рифах. Лишь два раза в год, в октябре и ноябре, палоло покидает свое убежище и всплывает в лагуне и вблизи рифа для того, чтобы освободиться от половых продуктов, заполняющих оболочки его хвостовой части. Все население прибрежных деревень выходит на берег лагуны, и в течение двух или трех дней идет лов палоло, сопровождаемый песнями и танцами. Палоло очень питателен и вкусен, его едят запеченным или сырым, а также заготавливают впрок в сушеном виде.

Еще во время пребывания в Суве мы познакомились с группой студентов Южнотихоокеанского университета. Один из них, услышав о том, что нам предстоит заход в Апиа, попросил навестить его сестру. Он сказал, что его сестру Куини-Мере хорошо знают в городе и в любом отеле укажут ее дом. Оказалось, что у Куини-Мере есть телефон, и мы пригласили ее в гости на судно. На утро она появилась с корзиной цветов, пояснив, что это старинный полинезийский обычай.

Вечером Куини рассказала нам о старшем брате, весьма образованном человеке, который живет в Новой Зеландии и занимается полинезийским фольклором. Он, в частности, издал на английском языке сборник самоанских легенд и преданий. Сестра Куини тоже получила европейское образование и занимается литературным переводом с английского на самоанский.

Куини показывает несколько книг — это переводы романов Р. Стивенсона и современные модные детективы. Переводы сделаны ее сестрой.

Куини-Мере демонстрирует нам классические самоанские танцы под музыку. Даже после всего виденного на Гибискус- фестивале мы были поражены профессиональным искусством нашей хозяйки. Никаких резких движений, перемещается танцовщица плавно, небольшими шажками, все время движутся руки, меняются поворот головы и выражение лица. Куини- Мере комментирует разные танцы, показывает небольшие фрагменты. Затем под другую музыку родственница хозяйки, очень красивая молодая девушка, показывает тонганские танцы, имеющие более быстрый ритм, но сохраняющие ту же выразительную пластику.

Искусству танца на острове обучают с детских лет, и это специальная длительная школа. Оказывается, Куини-Мере мечтает поехать в Москву и отдать свою дочь в хореографическое училище Большого театра. Пока дочери всего 3 года, и ее нужно предварительно обучить традиционным танцам, а потом пусть она пройдет курс классического танца в Москве. Наша собеседница очень много читала о балете Большого театра и видела его в кино.

Муж Куини говорит о трудностях, с которыми сталкивается правительство Западного Самоа. Для развития товарного хозяйства нужны крупные капиталовложения. Правительство не хочет прибегать к внешним займам. Он поясняет, что для создания крупных доходных плантационных хозяйств нужны не только машины, наемные рабочие и специалисты — нужно расчистить большие площади лесов. Это требует времени, а иногда выкупа земли. Тем не менее удалось создать довольно большие плантации какао и кофе, кокосовых пальм и даже успешно провести некоторую селекционную работу. Выращен, например, сорт дерева какао, отличающийся небольшой высотой. Теперь для сбора не нужно лазать на дерево или пользоваться лестницей.

Мы выходим из дома на берег лагуны. Ветра нет. Рядом цветущие тропические деревья. Низко над горизонтом полная луна. Гладкая, как зеркало, вода лагуны не просто отражает лунный свет, она светится переливчатым золотистым цветом. Вероятно, в такие вот ночи вскоре после полнолуния самоанцы выходят на праздник палоло. Очень жаль, что наш визит не совпал с этим праздником.

В некотором отдалении от Апиа находится усадьба Ваилиме. Туда ведет дорога, которую здесь называют «дорогой скорби». На большой зеленой лужайке стоит двухэтажный дом. Вот уже более восьмидесяти лет самоанцы бережно охраняют его. Здесь провел последние годы знаменитый писатель Роберт Льюис Стивенсон, автор «Острова сокровищ». Самоанцы почтительно называли его «туси-тала» — человек, пишущий истории. Его чтут не только как писателя, но и как честного и мужественного борца за права самоанцев, за их национальную независимость.

Сейчас дом Стивенсона тщательно охраняется как мемориальный музей, и вход в него запрещен, а для посещения территории усадьбы необходимо запастись специальным пропуском. Тем более удивительно нам было слышать рассказ оператора Рыклина о том, что он и Попов были внутри дома и даже засняли кабинет Стивенсона. Надо сказать, что предприимчивость наших операторов была не только их профессиональным качеством. Веселый общительный характер и умение расположить к себе любого человека, даже если тот не понимает ни слова по-русски, очень помогали им в работе. В Суве, например, мы обнаружили наших операторов совсем рядом со сценой, на которой происходил конкурс красоты. Они только объяснили полицейским, охраняющим порядок, что снимают «русское кино», и тотчас же им были принесены стулья, и полицейские начали помогать им в работе.

Рыклин и Попов подъехали на такси к самому дому Стивенсона и выгрузили аппаратуру. Два магических слова, сказанные по-английски,— «русское кино» и визитная карточка Рыклина побудили хранителя дома пригласить кинооператоров войти. Теперь в фильме «К берегам далекой Океании» есть небольшая часть, где эти редчайшие кадры может видеть каждый.

От дома Стивенсона по крутому склону горы идет тропинка к его могиле. На могиле надгробный камень, на нем слова, принадлежащие туси-тала:

Под звездным простором, в высоких горах

Могильной землею укройте мой прах...

На камне моем вы напишете так:

Здесь был его дом, его давний маяк...

С вершины горы открывается безбрежная даль океана, пенные буруны на рифе, прекрасный вид на лагуну и город.

Атолл Гарднер почти замкнутый, на его восточной и западной стороне есть два мелководных прохода в лагуну, глубины которых не позволяют пройти даже небольшой шлюпке. Непреодолимое препятствие для высадки на остров — изрезанный край рифовой платформы, почти осыхающий в отлив. Единственный возможный подход — это искусственная выемка, сделанная в то время, когда на острове жили люди. Туда и идет моторный бот с нашей рекогносцировочной группой. Вскоре Соболевский сообщает по радио, что вошли в выемку, но для выхода обратно, возможно, придется выслать второй бот или дорку. С палубы судна мы все внимательно наблюдаем за действиями группы. Вот Белоусов отправляется к мелководному проходу. Затем видим, как Соболевский, Рудяков, Медведев и Каплин скрываются в зарослях. Время тянется медленно. Наконец мотобот отходит от берега острова и направляется к судну.

Происходит короткое совещание, на котором мы тщательно обсуждаем результаты разведки и принимаем решение высадку отменить. Слишком опасны условия высадки на этот необитаемый остров — на дне искусственной выемки лежат крупные камни, а развернуть бот в узкой ложбине почти невозможно. Нашим разведчикам чисто случайно удалось подойти к выходу на гребне волны и благополучно избежать посадки на камни.

На острове есть остатки туземных хижин и хорошо сохранившийся деревянный дом. Есть следы огородов, загоны для свиней. Кокосовые пальмы полузасохшие, орехов на них нет. Нет и характерного для других атоллов папоротника. Все это — последствия сильной засухи, которая длится, видимо, очень долго. Судя по состоянию хижин и огородов, жители давно покинули остров.

На приливной осушке много обломков кораллов, моллюсков каури и мурен. Берег лагуны песчаный, множество крабов, скрывающихся в норах, которыми усеян пляж. Самое поразительное — это невероятное обилие акул в лагуне. Целые стаи акулят мечутся по прибрежному мелководью. На поверхности лагуны то и дело появляются черные треугольники спинных плавников акул.

Соболевский проделывает рискованный опыт — он ступает одной ногой в воду, другая нога предусмотрительно на пляже.

Мгновенно к нему устремляются три полутораметровых акулы. Это обстоятельство, пожалуй, имело решающее значение для отмены высадки на остров.

Почему же лагуна атолла Гарднер оказалась питомником акул? Наши всезнающие биологи не могли вспомнить подобных аналогий. Такое множество акул казалось тем более странным, что этот хищник живет одиноко и нападает на жертву только небольшими стаями. Какая же должна быть обильная пища в лагуне для такого множества акул! На этот раз мы не сумели разгадать удивительную загадку природы, да и сама загадка появилась совершенно неожиданно. Атолл Гарднер — это пока не поддающийся объяснению феномен. Остается надеяться на новую экспедицию в эти места.

Мы идем к сравнительно небольшому атоллу Маракеи и по пути наносим визит губернатору островов Гилберта и Эллис в его резиденции на атолле Тарава. Мы передаем отчет о работах на атолле Фунафути и благодарим за разрешение работать в этих местах.

Атолл Маракеи встречает наше судно целой флотилией маленьких лодок — каноэ. Пока судно становится на якорь, островитяне внимательно наблюдают. Видимо, они впервые видят такой большой корабль, и уж во всяком случае — советское судно. Катера отправляются на берег с партиями этнографов, географов, ботаников, геоморфологов. Проникнуть в лагуну через мелководный проход невозможно. Приходится переносить на руках легкий металлический катер. Дружная команда наших биологов иронизирует по поводу морских карт и лоций. Дело в том, что через пролив, соединяющий лагуну с океаном, который показан на карте, недавно построен деревянный мост на сваях.

Этнографы изучают быт жителей деревень, их хозяйство. Здесь, как и на других атоллах, выявляются традиционные термины родства. Островитяне живут большесемейными общинами. На огородах выращивают главным образом гигантское таро. Конечно, существуют плантации кокосовых пальм. Разводят свиней. Важную роль играет рыболовство. У многих жителей есть велосипеды. Оказывается, они приобретены на деньги, заработанные на Науру. В деревнях есть начальные школы, в которых обучение ведется на английском языке.

Этнографы познакомились с семьей учителя-англичанина. Он преподает в школе, ясена — врач, у них маленький сын. Работают они по контракту. Но большинство учителей —- коренные жители, окончившие педагогическое училище на атолле Тарава.

Операторы Рыклин и Попов непрерывно ведут съемки. Не обходится и без происшествий. Рыклин с кинокамерой усаживается в легкую лодку, чтобы снять крупным планом гребца. Тот делает резкое движение, лодка опрокидывается, и мы видим появившуюся из-под воды камеру. Рыклин пытается спасти ее и падает в воду. Но вот он выбирается на берег. Жители деревни окружают оператора, весело смеются. Рыклин разобрал камеру, и островитяне тотчас приносят пресную воду и тряпки и помогают, как могут. Камера промыта, высушена на солнце и, самое удивительное, оказывается вполне исправной. Рыклин поднимается и снимает окруживших его людей. Этот факт — великолепная иллюстрация доброго и внимательного отношения к нам островитян.

Нашим ученым удалось подробно изучить природу атолла Маракеи. В отличие от Фунафути рифовое кольцо здесь практически замкнуто. Два мелководных прохода почти не влияют на режим лагуны. В лагуне много песчаных мелководий, лишенных кораллов. На этих мелководьях очень мутная вода, так как небольшое волнение легко взмучивает тонкие осадки.

На дне лагуны много обособленных коралловых колоний, и несколько таких убежищ со всей населяющей их фауной биологи подняли со дна и детально исследовали в лаборатории. Из лабиринтов колоний были извлечены все организмы, включая мурен, и определена их биомасса для каждой колонии. Оказалось, что между наружным объемом колоний и биомассой существует устойчивое соотношение. Е. В. Краснов сделал на эту тему специальный научный доклад о новом и, вероятно, достаточно общем свойстве биологических убежищ такого типа. Возможно, в будущем удастся показать устойчивость соотношения биомассы и объема убежища не только для отдельных изолированных колоний, но для всей системы рифа.

В лагуне атолла Маракеи биологам удалось изучить процесс заселения наземной растительностью осыхающих мелководий. В северной части лагуны песчаные наносы, заполнившие небольшой залив, заросли разнообразной растительностью. За зоной глинистой осушки шла полоса мангровых зарослей, несколько выше рос панданус, а за ним было пространство, занятое кокосовой пальмой. Корневая система мангров закрепляет песок, и растительность постепенно завоевывает новую площадь.

При бурении в лагуне были получены очень интересные данные. Две колонки, длиной 2 м каждая, различались по составу осадков. В одной преобладал коралловый песок с обломками кораллов, в другой было много известковых скелетов водоросли халимеда. Здесь сказалось некоторое отличие строения этого атолла от изученного нами ранее атолла Фунафути. Низменные песчаные атоллы разрушаются гораздо быстрее, и большое количество кораллового песка поступает на дно лагуны. Атолл Фунафути с его каменными наветренными островками защищает лагуну от преобладающих штормов, и поступление продуктов разрушения кораллов ограничено.

Несмотря на то что на атоллах Маракеи, Бутаритари, Тарава и Фунафути не всегда удавалось выполнить всю задуманную работу, географы составили ясное представление об особенностях ландшафта этих небольших островов.

Формирование естественного ландшафта этих атоллов зависит от их географического положения, климата и размеров. Заметное влияние на естественный ландшафт оказывает деятельность человека.

В связи с большой удаленностью от материков и крупных островов, откуда идет распространение семян растений, естественная растительность атоллов бедна и состоит преимущественно из растений, способных развиваться в условиях недостатка грунтовых и поверхностных пресных вод, при сильных ветрах и даже тайфунах. В растительности атоллов существенную роль играют пальмы и сорняки. Кокосовая пальма здесь преимущественно культурное растение, а сорняки распространяются в силу их большой приспособляемости.

Животный мир островов беден. Птицы здесь морские — различные крачки и кулики. Разнообразны и многочисленны песчаные крабы. Хищники отсутствуют, что связано с недостатком пищи для них и ограниченными размерами островов.

Весьма широко распространились на некоторых островах крысы, несомненно завезенные человеком на судах. Зоолог Агаджанян отловил на атолле Фунафути этих грызунов и показал, что их популяция очень многочисленна. У крыс на атолле нет недостатка в пище. Они питаются мякотью кокосового ореха. Нет у них биологических противников — кошек. В этих условиях численность их растет очень быстро и возникает весьма редкий случай адаптационного синдрома в естественных условиях.

Влияние человеческой деятельности на ландшафт атоллов сказывается очень сильно. Ограниченная площадь, пригодная для огородов и плантаций кокосовых пальм, вынуждает жителей атоллов строить жилища близко одно от другого. Возделывание таро требует создания больших ям, в которых стоит вода, а это ведет к бурному размножению комаров. Сжигание листьев иногда приводит к пожарам и гибели естественной растительности. Завозится много новых культурных растений. Опустошительные ураганы наносят атоллам катастрофический ущерб.

В сообщениях членов этнографического отряда раскрылась многоплановая картина этнографии Океании. Выли изучены папуасы деревни Бонгу, социальные и экономические проблемы независимых государств Океании, положение в колониях, состояние образования, лингвистическая ситуация, народное творчество народов Океании. По всем этим разделам теперь накоплен совершенно новый, подчас уникальный материал. Вероятно, можно считать, что в экспедиции родилась «полевая» советская океанистика. Этнографы высказали одну важную мысль: научное, профессиональное зрение ученых во многом изменилось. Представления о народах Океании, часто книжные и схематические, стали конкретными, живыми. Наши этнографы теперь не только знают, но и чувствуют живой пульс сегодняшней жизни океанийских народов.

Мне запомнились слова, сказанные Б. Н. Путиловым на итоговом собрании всей экспедиции: «Наша работа в экспедиции была непрерывным праздником. Мы будем счастливы, если придется еще раз принять участие в таком плавании по Океании».

Наконец наступил день, когда все отчеты перепечатаны на машинке, разобраны и сложены по экземплярам, и ученый секретарь экспедиции В. Э. Беккер со своими помощниками торжественно раскладывает пачки рукописей на письменном столе начальника экспедиции. Мы еще раз с удивлением обнаруживаем, какой громадный получился предварительный отчет.

В Токийский залив мы входим ночью. На берегу — огни аэропорта. В заливе множество судов, нам придется ждать до утра, но портовые власти обещают поставить «Дмитрия Менделеева» к лучшему причалу — Харуми. Оттуда недалеко центр города.

Утренний густой туман несколько задержал наш подход к пирсу, но потом прояснилось, и нам открылся Токио во всей своей своеобразной красоте.

Мы стоим в Токио три дня и затем отправляемся в последний переход до Владивостока.

13 октября 1971 года научно-исследовательское судно «Дмитрий Менделеев» стало у пассажирского причала порта Владивосток.

Экспедиция закончена!

*  *  *

После окончания экспедиции прошло более трех лет. Но до сих пор многоликий мир островов Океании остается в памяти каждого участника. Это было незабываемое путешествие по экзотическим странам, но более всего это был трудный и опасный поход, наполненный увлекательными научными исследованиями.

Мы узнали много нового, разгадали некоторые загадки природы, а вместе с тем родилось еще больше новых загадок, вопросов и проблем.

Все участники экспедиции написали, да и пишут еще сейчас научные статьи, книги. Число публикаций приближается к пятидесяти. Среди них коллективная работа географов «География атоллов юго-западной части Тихого океана», книга Д. В. Наумова «Коралловые острова Океании», книга коллектива этнографов «На Берегу Маклая» и ряд других.

До сих пор участники экспедиции выступают с публичными лекциями не только в Москве и Ленинграде, но и во многих других городах нашей страны. Об экспедиции появились статьи в журналах Японии и Германской Демократической Республики. В научных журналах Франции и Новой Зеландии опубликованы статьи А. Гилыпера и Д. Скофилда.

Создана серия кинофильмов по материалам, снятым операторами студии «Центрнаучфильм» В. Г. Рыклиным и А. Н. Поповым. Полнометражный фильм «К берегам далекой Океании» давно идет на экранах нашей страны.

Результаты б-го рейса научно-исследовательского судна «Дмитрий Менделеев» дают мне право утверждать, что «коллективный натуралист», работавший на просторах Океании, сделал немало для советской науки. Теперь уже вряд ли можно спорить, целесообразны ли такие комплексные экспедиции или нет. Достаточно ознакомиться с опубликованными работами.

Есть и другой немаловажный результат нашей работы. И в Сиднее — крупнейшем городе Австралии, и в деревне Бонгу — на берегу Новой Гвинеи, и на затерянных в океане маленьких островах советские ученые и моряки оставили добрую память о себе. Все те, кто бывал на нашем судне и с кем мы встречались на суше, убедились в том, что советские люди с глубоким уважением относятся к другим народам, к их обычаям и образу жизни.