Невыдуманные истории
Поучительное наблюдение учёных или почему гуси кричат, когда летят в стае…
В ходе научного исследования выяснилось, что каждая птица, взмахивая крыльями, обеспечивает подъем для птицы, находящейся непосредственно за ней.
Двигаясь клином, стая птиц может пролететь на 71% дальше, чем птица, летящая одна.
Урок: Люди, двигающиеся в одном направлении с другими, а также чувствующие локоть идущего рядом, могут попасть туда, куда им нужно быстрее и легче, потому что они могут положиться друг на друга.
Когда гусь выпадает из этого строя, он тут же снижает скорость и чувствует себя плохо вне стаи, и стремится вновь занять свое место, для того, чтобы почувствовать энергию птицы, летящей впереди.
Урок: Если бы мы были также разумны как птицы, мы бы остались в строю с теми, кто ведет нас вперед, и мы бы хотели принять их помощь так же, как и поделиться своей.
Когда ведущий гусь устает, он становится в конец стаи и другой гусь занимает его место.
Урок: Результаты в жизни можно получить тогда, когда все участвуют в выполнении поставленной задачи и разделяют лидерство. Люди, также как и птицы, взаимно заменяют друг друга. Последние гуси в стае кричат и, тем самым помогают первым не снижать скорость, подталкивая первых вперед.
Урок: Мы уверены в том, что наша поддержка не напрасна.
Когда гусь ослабевает, или он ранен, от стаи отделяются два гуся, сопровождая его и защищая. Они остаются с ним до тех пор, пока он не сможет лететь вновь, либо пока он не умрет. Затем они занимают место в другой стае, либо догоняют свою.
Н. Савкин
В
детстве я жил в подмосковной деревне Мазилово.
Говорят, называли ее так потому, что когда-то в
старину ямщики, купцы и другой люд, отправляясь
в дальний путь из Москвы по смоленской дороге,
здесь смазывали дегтем колеса своих карет и
повозок. Той деревни уже давно нет, на ее месте
выросли многоэтажные жилые дома.
На одном конце бывшего Мазилово теперь стоит станция метро «Филевский парк», а на другом — «Пионерская».
В деревне жили прекрасные мастера клеточники, славилась она и своими птицеловами, которые держали у себя по избам отобранных по пению и оперению чижей, щеглов, реполовов да синиц. Промышляли соловьями, дроздами, славками; знали толк в их песнях. А клетки мастерили деревянные, с ореховыми прутьями «на дугах» — добротные, пахнущие свежесрубленным деревом. Таких теперь и не встретишь — перевелись мастера.
В ту далекую весну, помнится, мне очень хотелось иметь взрослый двухколесный велосипед. Отец обещал мне купить его при условии, если хорошо буду учиться в школе. И вот в один из весенних дней мы отправились с ним за покупкой. Но у меня было еще одно желание...
Дело в том, что сразу за деревней, в пойме речушки Фильки (теперь она течет в трубе) начинались густые заросли репейника, рядом с которыми располагались расчищенные места (точки) для ловли птиц, искусно сделанные взрослыми охотниками. Осенью здесь ловили щеглов.
Однажды, обогнув заросли, я увидел на вершинках репейника стаю щеглов. Птицы отыскивали зрелые семена, переговаривались между собой. Я стоял завороженный их ярким оперением и щебетом, не смея пошевелиться. Подойти ближе к точку, где затаились охотники — мои ровесники — было невозможно. Вот стая снялась, низко пролетела над зарослями репейника и, услышав призывные крики манных птиц, стала усаживаться на присады у точка.
Щеглы по нескольку штук «падали» на точок, пробуя насыпанные на землю семена репейника, подсолнуха, конопли. Ловцы же в скрадке выжидали.
Вот уже с десяток птиц опустились с присады на землю, но тот, кто должен был крыть, все еще ждал, когда вся стая окажется внизу. Наконец он резко рванул шнур, сошки опрокинулись, и легкая сеть, увлекаемая ими, накрыла всю площадь точка. Щеглы оказались под сетью.
Ловили птиц тогда десятками, а брали домой единицы. Каждого щегла осторожно (чтобы не повредить) рассматривали. Отбирали крепких, прогонистых, с темно-красной манишкой, светлой грудкой и обязательно с белыми перьями в хвосте, которых должно было быть не менее шести-восьми. Лучшего щегла сажали в кутейку, а остальных отпускали...
В тот день мы с отцом не купили велосипед, а принесли домой щегла в клетке «на дугах» с деревянными прутьями. Я смотрел на птицу с восторгом, радовался каждому ее движению, и любовь эта осталась у меня на всю жизнь.
Маэстро— черный дрозд
|
|
|
Черный дрозд |
В
лесу предрассветные сумерки. С трудом
различаются отдельные предметы. Тихое
умиротворение во всем. Но вот по вершинам
деревьев скользнул первый лучик солнца и лесные
обитатели начали просыпаться. Впереди, из кучи
валежника, подал голос потревоженный крапивник,
а совсем рядом со мной откуда-то сверху
заструилась прозрачная песенка зарянки. И как бы
в поддержку этой певунье-крохе среди высоких лип
вдруг полилась проникновенная песня черного
дрозда. Она напоминает мне звучание старинного
романса под аккорды гитары, наполняет странным
каким-то теплом.
Пытаюсь увидеть дрозда... Где он?.. Слился с темной листвой, растворился в ней, только песня льется и льется, колено за коленом: флю... ли... фю... или... ли... фюи-ить...
Эта встреча с птицей в лесу напомнила мне другой случай. Однажды на птичьем рынке я увидел черного дрозда. Он был жалок — без хвоста, с растрепанными грязными перьями на груди и крыльях. Очевидно, хозяин дрозда понятия не имел о том, как надо его кормить и содержать. Птица чудом была жива. Я купил ее.
Дома поместил дрозда в просторную клетку, поставил в нее корм и накрыл белой тканью. Долгое время дрозд осматривался, отряхивался, потом неуклюже подскочил к банке с шевелящимися мучными червями и в одно мгновение съел их. Это была первая моя радость.
Клетку я поместил на балконе, где было много солнца. С того дня птица начала медленно приходить в себя. Ежедневно ей готовили смесь из тертой моркови с отрубями, гамарусом, мелко нарубленной молодой листвой одуванчика, обильно сдобренной подсолнечным маслом. Давали творог, нежирное сырое мясо и другую пищу.
Прошел месяц. Наш дрозд стал поедать весь корм. К концу лета ему особенно полюбилась белая ягода (дерен).
Солнце, просторное жилье, разнообразный корм, внимание домашних делали свое доброе дело. Дважды в день меняли воду в купалке. Купаясь, дрозд с таким блаженством хлопал по воде мокрыми крыльями, что побуждал к купанию других пернатых обитателей квартиры.
Только через полгода новый питомец перелинял, превратился в стройную птицу с черным блестящим пером, желтым клювом и тонким янтарным веком вокруг глаз. К счастью, у него оказался добрый характер, чему все мы были рады. Вскоре после линьки он начал пробовать свой голос.
Сейчас, спустя несколько лет, любуясь дроздом, слушая его флейтовые мелодии, я вспоминаю время, когда на него нельзя было смотреть без жалости. Иногда его пение вызывает в памяти картины детства, когда зарождалась во мне еще неосознанная любовь ко всему живому.
М. Штейнбах
Жаркий
дымный июль 1972 года. Раскинувшаяся на берегу
Москвы-реки под Звенигородом биологическая
станция МГУ. Именно здесь и произошла эта
необычная история. Началась она с того, что
крохотная и невзрачная с виду птичка —
пеночка-весничка — свила себе уютное
гнездышко-шалашик, искусно замаскировав его
среди травы на земле. Но не где-нибудь в тихой
глуши леса, а в очень небезопасном месте: там,
где от зловеще шелестящего автобусами шоссе
ответвлялась широкая тропа, на которой весь день
не смолкали голоса и близкий хруст ветвей под
ногами экскурсантов.
Если бы однажды кто-либо случайно шагнул на метр влево, нашей истории не суждено было бы произойти. Но Бог миловал, и после появления пятерых птенцов пеночке приходилось выбиваться из сил, стараясь накормить досыта свое прожорливое потомство. Интервалы между кормлениями частенько достигали 30 секунд, а ведь за это время весничке нужно было пролететь 20 — 30 метров в верхний ярус леса, обследовать кроны нескольких берез, «зависая» на трепещущих крыльях и зорко всматриваясь чуть ли не в каждый листочек, чтобы «снять» оттуда небольшую гусеницу или отдыхающего комара-долгоножку, потом спуститься пониже и, осмотрев развешенные меж ветвей паучьи сети, прихватить с собой их хозяев и наконец — взмыть в воздух и ухитриться схватить на лету еще муху или мотылька.
Мне очень захотелось познакомиться с этой удивительной птичкой поближе и попытаться сфотографировать ее на «охоте» и у «домашнего очага». Но для начала — понаблюдать за ней в течение целого дня — от рассвета до заката солнца.
... Рассвет застал меня у заветного гнезда. В руках — часы, карандаш и блокнот. Рядом — фотоаппарат и фотовспышка. Жду появления веснички. От дыхания клубится пар. Прохладно... Закутываюсь поплотнее в телогрейку. Каково же птенцам, если даже у меня зуб на зуб не попадает... А ведь матери с ними нет: наверное, охотится где-то неподалеку. Но проходит почти час, все пернатое лесное население давно уже проснулось и занимается своими делами, а моей пеночки все нет и нет. Неужели с нею что-то случилось? Заглядываю в гнездо — мгновенно распускается «букет» из пяти широко раскрытых голодных ртов. Птенцы, видимо, решили, что появилась мама, правда, изрядно подросшая за время своего отсутствия, ну да чего не бывает на свете, особенно, когда очень холодно и очень хочется есть! А что, если и в самом деле попробовать заменить им мать? Но чем их кормить? Не порхать же мне в кронах берез и средь паутинок, да еще каждые полминуты!
И тут я вспомнил: на биостанции ученые содержат мучных червей для прожорливых летучих мышей. ...Пеночкиным детям моя «добыча» пришлась по вкусу. Для удобства кормления я улегся прямо на землю, вытянувшись во весь рост, и время от времени засовывал в леток гнезда извивающегося «червя», предварительно оторвав ему жесткую хитиновую голову. Я выдавливал его содержимое в раскрытый ротик, и мы оба — я и птенец — оставались весьма довольны друг другом. Я уже начал было строить планы на будущее этих симпатичных малюток, как вдруг услышал над самым ухом удивленное «Фыоить... Фыоить!» То прилетела хозяйка гнезда! Но моя радость от ее возвращения быстро сменилась тревогой: а вдруг пеночка, увидев человека возле самого гнезда, испугается настолько, что бросит птенцов?
И я замер. Застыл совершенно неподвижно, надеясь, что пеночка примет меня за что-нибудь безобидное, скажем корягу. Прошло несколько минут... И вот весничка подлетела ближе, опустилась на землю и короткими шажками стала приближаться к гнезду. В клюве она держала толстую зеленую гусеницу. Достигнув гнезда, птичка приостановилась — ведь моя ладонь загораживала вход, а отодвинуть руку я не решался. Но как раз в этот момент один из птенцов заметил мать, широко разинул рот и запищал, требуя еды.
Для матери этого
было достаточно. С решительностью, неожиданной
для крохотной птахи, она устремилась к птенцам,
с трудом протиснувшись между стенкой летка и
моими пальцами, навсегда запомнившими
упоительную мягкость ее перышек. Отдав гусеницу,
она собиралась было улететь, как заметила
извивающегося в моей руке мучного червя. С
необыкновенной практичностью она сердито
выдернула его из моих пальцев и, оглушив
несколькими энергичными ударами об мою же руку
(я был в восторге!), отправила его вслед за
гусеницей. Затем бочком-бочком выбралась из
гнезда и улетела за новой добычей. А я,
ошарашенный и покоренный смелостью птички,
обдумывал, как продлить наше знакомство.
Отойдя на два-три шага от гнезда, я дождался
нового прилета веснички и предложил ей еще
одного мучного червя, держа его в протянутой
руке. Пеночка, быстро отдав птенцам принесенную
ею добычу, подлетела к моей руке и выхватила
угощение. Все это повторялось десятки раз,
постепенно усложняясь. То я не спешил отдавать
лакомство, вынуждая птичку присесть на руку. То
приближал руку к себе — и она летела ближе. То
(страшно сказать!) зажимал «червя» губами — и
весничка летела к самому лицу, а если не спешил
отдавать — садилась прямо на подбородок и что
есть силенок старалась выдернуть свою добычу. Не
передать словами радость, которую дарит вам
порхающая перед глазами и танцующая по вашему
лицу крошечная дикая, но такая бесстрашная
птичка...
Интересно, что, проявляя столь сильный интерес к мучным червям, сама пеночка их вкуса почти и не знала: она тотчас несла их птенцам. Лишь однажды, когда птенцы насытились, она отважилась отведать это «блюдо».
Будучи с пеночкой «на короткой ноге» (точнее — руке), я смог приоткрыть завесу над многими тайнами ее «личной жизни», не только весьма интересными, но и практически важными, скажем, при домашнем выращивании и выкармливании птенцов насекомоядных птиц, что является «высшим пилотажем» в содержании птиц в неволе. Например, с добычей в гнездо весничка летела не сразу. Оглушив и слегка размозжив энергичными шлепками о ветки, она несла жертву к песчаному холмику наподалеку и, тщательно обваляв ее в грунте, с прилипшими мелкими песчинками доставляла своим малышам. Этим весничка со всей очевидностью показала, что необходимые в пищеварении птиц камешки-гастролиты важны не только для зерноядных, но и для насекомоядных, даже очень мелких, причем начиная с самого раннего возраста.
... К полудню я спрятал мучных червей в коробку, но пеночка была уже ручной настолько, что сама прилетала ко мне и, не видя лакомства, принималась путешествовать по моим рукам, плечам, голове, обшаривая все складки рубашки и с надеждой постукивая клювом по моим пальцам... И тогда я стал самым настоящим «повелителем птиц»: куда ни протяну руку, в то место обязательно сядет пеночка-весничка. А для натуралиста-фотоохотника, желающего сфотографировать птицу в естественной обстановке, это очень важно. Сначала, наблюдая за пеночкой, я выяснял места и способы ловли ею своей добычи, а затем только «заманивал» весничку в такие же места (но расположенные не в кронах деревьев, а на уровне человеческого роста) специально для фотосъемки.
Такова история моего случайного знакомства с удивительно милой птичкой — пеночкой-весничкой.
Дмитрий Кедрин
Пасмурный щегол и шустрый чижик
Зерна щелкают, водою брызжут —
И никак не уживутся вместе
В тесной клетке на одном насесте.
Много перьев красных и зеленых
Потеряли чижик и щегленок,
Так и норовят пустые птицы
За хохлы друг друга ухватиться.
Глупые пичуги! Неужели
Не одно зерно вы в клетке ели,
Не в одной кормушке воду пили?..
Что ж неволю вы не поделили?
Николай Рубцов
Ласточка носится с криком.
Выпал птенец из гнезда.
Дети окрестные мигом
Все прибежали сюда.
Взял я осколок металла,
Вырыл могилку птенцу.
Ласточка рядом летала,
Словно не веря концу.
Долго носилась, рыдая,
Под мезонином своим...
Ласточка! Что ж ты, родная,
Плохо смотрела за ним?
Николай Заболоцкий
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, —
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней.
Посетив человечье жилье.
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро мое.
Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?
Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница.
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.
За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет.
И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка, —
Встанет утро победы торжественной
На века.
|
|
|
|
|
|
